– Налить вам чаю? – спросила она.
– Как хотите. Это зависит не от меня.
Люся удивилась, но ничего не сказала. Она не хотела разговаривать, чтобы не рассредоточиться и сохранить себя для первой фразы.
Она налила ему чай в высокую керамическую кружку, подвинула ближе все, что стояло на столе.
Женька молча начал есть. Ел он быстро – признак хорошего работника, и через пять минут съел все, включая хлеб в хлебнице и сахар в сахарнице. Потом он взял с подоконника «Неделю» и стал читать. Что-то показалось ему забавным, и он засмеялся.
– Вы поели? – спросила Люся.
Она ожидала, что Женька ответит: «Да. Большое спасибо. Я, наверное, вас задерживаю, я пойду». Но Женька сказал только первую часть фразы:
– Да. – «Спасибо» он не сказал. – Я вам мешаю? – заподозрил он, так как Люся продолжала стоять.
– Нет, ну что вы… – сконфуженно проговорила она и ушла в другую комнату.
Она слышала, как Женька переворачивает страницы. Потом что-то грохнуло и покатилось – видимо, со стола упала тарелка или керамическая чашка.
Люсе не жалко было ни тарелки, ни чашки, а жалко утреннего времени, которое она так ценила и которое уходило зря. Люся почти материально ощущала в себе талант и отдавала его людям. Обычно она делала это по утрам, но сегодня ей помешал Женька, и Люся чувствовала свою вину перед человечеством.
И Женька тоже чувствовал себя виноватым.
– Я уронил… – сказал он, появившись в дверях.
– Ничего, – равнодушно ответила Люся, – не обращайте внимания.
– Хорошо, – согласился Женька, кивнул и прошел к письменному столу.
Женька побрился и поел, выкурил хорошую сигарету, прочитал «Неделю» от корки до корки, до того места, где сообщался адрес редакции. А теперь ему хотелось поговорить. Ему хотелось, чтобы его послушали.
– А меня с работы выгнали, – доверчиво поделился Женька.
– Где вы работали? – поинтересовалась Люся.
– В клубе ЖЭКа. Хором руководил.
– Интересно… – удивилась Люся.
– Очень! – согласился Женька. – Когда дети поют, они счастливы. Хор – это много счастливых людей.
– Почему же вас выгнали?
– Я набрал половину гудков.
– Каких гудков?
– Ну… это дети, которые неправильно интонируют. Без слуха…
– Зачем же вы набрали без слуха?
– Но ведь им тоже хочется петь.
– Понятно, – задумчиво сказала Люся.
– Конечно, – вдохновился Женька. – А начальница не понимает. Говорит: «Хор должен участвовать в смотре». Я говорю: «Вырастут – пусть участвуют, а дети должны петь».
– Не согласилась? – спросила Люся.
– Она сказала, что я странный и что ей некогда под меня подстраиваться. У нее много других дел.
Женька затянулся, и полоска огонька на его сигарете подвинулась ближе к губам, а столбик из пепла стал длиннее. Он стал таким длинным, что обломился и мягко упал на Женькин башмак, а с башмака скатился на ковер.
– Уронил… – удивился Женька, внимательно глядя на ковер. – Я могу поднять…
– Не надо, – сказала Люся. Она испытывала раздражение, но не хотела это обнаружить.
Женька посмотрел на нее, и Люсе почему-то стало неловко.
– Не надо, – повторила она. – Это мелочь…
– Ну конечно, – согласился Женька. Для него это было очевидно, и он не понимал, зачем об этом говорить так много.
Женьке было тепло и нравилось смотреть на Люсю, и он рассказал ей, как правильно приготовить водку; для этого нужно в бутылку «Столичной», которая покупается в магазине за три рубля семь копеек, бросить несколько кристалликов марганцовки, которая продается в аптеке и стоит гораздо дешевле. Через два дня эту водку следует процедить сквозь вату, на вате останется осадок – черный как деготь, а водка идет голубая и легкая, как дыхание.
Женька ходил по комнате, сунув руки в карманы, обтянув тощий зад, и рассказывал – уже не о водке, а о женщинах.
Женька знал двух женщин. С одной ему было хорошо и без нее тоже хорошо. Без другой ему было плохо, но с ней тоже плохо. Женька мечтал о третьем возможном варианте, когда с ней ему будет хорошо, а без нее плохо.
Поговорив немного о любви, Женька перешел к дружбе. Он рассказал Люсе о своем приятеле, который на спор выучил язык народности таты. Этот язык знают только сами таты и Женькин приятель, и больше никто.
От друзей Женька перешел к хорошим знакомым, а от них – к родственникам.
В пять часов с работы вернулся Юра. Увидев его, Женька остановился и замолчал.
– Добрый день, – поздоровался Юра.
– Да, – согласился Женька, потому что считал сегодняшний день для себя добрым.
Юра удивился этой форме приветствия и тому, что в гостях Женька, что накурено и пепел по всему дому, что Люся сидит в углу, сжавшись, без признаков жизни.
Все это выглядело странным, но Юра был человеком воспитанным и сделал вид, что всё правильно, – именно так все и должно выглядеть.
– Как дела? – спросил Юра у Женьки.
– На работу устраиваюсь, – с готовностью откликнулся Женька. – Странная, в общем, работа, но дело не в этом. Когда человек работает, он не свободен, потому что по большей части делает не то, что ему хочется. Но, с другой стороны, человек не всегда знает, что ему хочется. – Женька вдохновился и похорошел. Он любил, когда интересовались его делами и когда при этом внимательно слушали. – Видите ли…
Женька запнулся, ему показалось, Юра что-то сказал.
– Что? – переспросил он.
– Ничего, – сказал Юра и повесил плащ в стенной шкаф.
Он вешал плащ, и лицо у него было рассеянное, и Женька понял, что слушал он невнимательно, и ему самому стало неинтересно.
– Я пойду… – неуверенно проговорил Женька.
– Заходите, – пригласил Юра.
– Ладно, – пообещал Женька и остался стоять. Ему не хотелось уходить, а хотелось рассказать все сначала, чтобы Юра тоже послушал. Но Юра молчал, и Женька сказал:
– До свидания.
«До свидания» он понимал буквально: то есть до следующей встречи. Женька ушел, а Люся легла на диван и заплакала.
Женька ушел в пять, а в восемь пришли гости.
Люся обычно надевала короткое платье без рукавов – у нее были красивые руки и ноги, – в меру короткое и в меру без рукавов. Когда мужчины видели столько красоты и меры – признак искусства, они громко восхищались Люсей и говорили, что она красивая и талантливая. Люся верила и делала вид, что не верит.
Гости вытирали у порога ноги, не кидали со стола чашек и не рассказывали про родственников. Помимо того, что гости были хорошо воспитаны, они были талантливы. Каждый умел делать что-нибудь такое, чего не умел никто другой.
