В дверь позвонили. Маша сняла руки с клавиш. Все были уверены, что явился Волков, или Рита, или в крайнем случае послали Славика.
Но это был не Волков. По этажу ходил дядя Сережа и звонил в каждую дверь. В руках у него были кооперативные книжки, длинные, как блокноты, в мягких синих обложках. Все обитатели седьмого этажа вышли на лестничную площадку.
– Вот, – сказал дядя Сережа, раздавая книжки их владельцам. – На последней странице напишете: кому вы завещаете кооперативный пай.
– Как это «завещаете»? – не понял Юра.
– Кооперативная квартира – частная собственность, – объяснил дядя Сережа, заранее выучив на память сложную формулировку. – Так что, если помрете, надо предупредить, кому останется.
– А я, может, не собираюсь помирать, – вызывающе проговорил Волков, позабыв, что еще днем обещал покончить жизнь самоубийством.
Поражение на суде Волкова не обескуражило, он знал, что из каждой, даже проигранной ситуации можно найти выход и извлечь свою пользу. Из данной ситуации Волков собирался извлечь бесплатную мастерскую и надеялся получить ее вне очереди, как инвалид, пострадавший на «нравственном фронте».
– Ты, может, и не собираешься, – Максимов коротко, встревоженно глянул на Нину, – а вот выйдешь на улицу, на тебя сверху сосулька упадет, и «здрасьте, Константин Сергеич»! – Под Константином Сергеичем Максимов имел в виду Станиславского.
Максимов засмеялся своей шутке, приглашая глазами посмеяться остальных. Он хотел, чтобы Полонские и Нина забыли о суде, будто никакого суда и не было. Но соседи не засмеялись.
Дядя Сережа вручил кооперативные книжки седьмому этажу и пошел вниз на шестой. Ему предстояло обойти весь дом.
После ухода дяди Сережи веселье, затеянное Полонскими, было как-то смято. Все вдруг вспомнили, что придется когда-нибудь умирать, и в этой связи все победы и поражения показались преходящими.
Все попрощались и разошлись, каждый в свою квартиру, каждый за свою дверь.
Настала ночь. В небе над Метростроевской улицей остановилась полная луна. На ней были пятна, напоминающие глаза, нос, рот, и луна походила на рожицу, рисованную рукой ребенка из книжек Нины Демидовой.
Фараон
Есть люди, которые ничего не знают. Спросишь их: что такое аксиома? – думают.
Есть люди, которые что-то знают, а чего-то нет.
Фараон знал все: аксиома – это истина, не требующая доказательств. И нечего доказывать. Надо усваивать опыт прожитых поколений, а самому пользоваться их выводами.
Две параллельные прямые не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали. И нечего продолжать.
От перестановки мест слагаемых сумма не изменится. И нечего перестанавливать.
Был Фараон худой и прямоугольный, как пенал, и, когда его окликали, медленным движением поворачивал голову вправо или влево – в зависимости от того, с какой стороны к нему обращались. Он поворачивал только голову, а плечи оставались на месте, и в этот момент действительно походил на фараона, каким его изображали на старинных фресках: фасовое положение плеч, профильное – головы.
Может быть, именно за это его прозвали Фараоном, а может, за то, что когда-то в молодости был женат на учительнице истории Древнего мира. Жена давно ушла, а прозвище осталось.
Фараон сорок лет проработал в школе – преподавал математику в старших классах.
Сколько он себя помнил, он все время учил и так привык к этому, что не мог остановиться.
В школе, как известно, существует пятибалльная система. У Фараона была своя система: он считал – на пятерку знал только составитель учебника, на четверку знал сам Фараон, а его ученики знали на тройку и на двойку.
Может быть, потом, в дальнейшей жизни, они получали более высокие оценки, но эта их дальнейшая жизнь была скрыта от Фараона. В его памяти они все оставались троечниками и двоечниками. Посредственностями.
Время шло. Ученики становились взрослыми людьми, у них вырастали свои дети – новые троечники, а у тех – свои. И когда Фараон шел по улице, знакомой до последней трещинки в асфальте, ему казалось – вся эта улица и следующая, весь город населен посредственностями, которые все знают посредственно или не знают ничего.
В магазине была длинная очередь, преимущественно из учениц довоенного и послевоенного выпуска. Сразу после войны ввели раздельное обучение, и Фараон работал в женской школе.
Очередь стояла криво, как синусоида. Все болтали на посторонние темы, а толстая продавщица Фомина громко ссорилась с Тимченко, которая стояла в очереди первой.
Когда на пороге появился Фараон, стало тихо. Все задвигались, вытянули руки по швам и молча выстроились в затылок друг другу.
Фараон подошел к прилавку, строго посмотрел на Тимченко. Тридцать лет назад она была троечницей и симулянткой, все уроки математики просиживала в медицинском кабинете. Сейчас Тимченко была кандидат наук, сама составляла учебники по математике, но в обществе Фараона казалась себе троечницей и симулянткой.
– Что тут у вас за базар? – строго спросил Фараон.
Фомина хотела ответить на поставленный вопрос, и Тимченко тоже хотела ответить, поэтому заговорили они одновременно.
– Не все сразу. Поднимайте руки!
В очереди поднялось несколько рук.
– Тимченко! – вызвал Фараон.
– Я говорю: дай мне полкило мяса, только без костей, – заторопилась Тимченко. – А она говорит: если хочешь без костей, бери масло…
Фомина тянула руку, навалившись животом на прилавок, подскакивая от нетерпения.
– Фомина!
– Всем дай мясо, а кости кому? Они думают…
– Вывод! – перебил Фараон. Он экономил время.
В очереди переглянулись.
– Покупатель и продавец должны быть взаимно вежливы! – выкрикнула с места выскочка Робинзон. Она стояла в самом хвосте очереди, держала за руку маленькую девочку.
– Закрепим пройденный материал, – предложил Фараон. – Тимченко, Фомина, начните сначала…
– Дайте мне, чтобы на второе, – ласково начала Тимченко, устанавливая между собой и Фоминой кратчайшее расстояние.
– Пожалуйста… – шепотом подсказала выскочка Робинзон.
– Если ты будешь вылезать, я вызову родителей твоего мужа, – предупредил Фараон. (Прежде он вызывал ее собственных родителей, но последние пять лет они ходить отказывались, ссылаясь на занятость.)
– Дайте, пожалуйста… – исправилась Тимченко.
– На второе нет – только на первое, – взаимно вежливо откликнулась Фомина.
– Нет, так отрубите.
– А откуда я вам отрублю, от себя? – ласково поинтересовалась Фомина.
– Можете от себя, – разрешила Тимченко. – На вас, между прочим, много лишнего мяса, особенно с боков…
