А ведь минута была острая… Брезгливо отпихнув повалившееся в
его объятия тело, он сорвал плащ, который оказался так просторен, что Григорий
смог укутаться в него с головой, и замолотил в дверь. Стражник, верно, не успел
отойти, а может, подслушивал, потому что отпер мгновенно, и Григорий устремился
в образовавшуюся щель подобно зайцу, гонимому лисой. Он понесся вверх по крутым
ступенькам, сдерживая тяжелое дыхание и моля бога, чтобы сапоги его не топали,
а стражник не сунулся бы в камеру. Тот, конечно, остолбенел бы: ему небось
отродясь не доводилось видывать свиданий, длившихся полминуты! Конечно,
Григорию следовало бы помедлить, но он не мог себе этого позволить: опасался
проникнуться сочувствием к своей жертве. Все-таки хоть и отъявленная тварь, а
какая-никакая женщина. Женщин Григорий всегда жалел – опасался пожалеть и эту,
несмотря на все ее отвратительное притворство и всяческие ужимки. Нет уж, чем
скорей и чем дальше он отсюда окажется, тем лучше.
– Синьора! Синьора! – завопил вслед стражник – очнулся
наконец! – Во имя неба! Что с вами? Этот поганец вас обидел? Ударил? Да я его
сейчас…
– Нет, нет! – пискнул Григорий самым тоненьким голоском,
какой только смог исторгнуть из груди, и замер, прислушиваясь: вот сейчас
охранник со своим коптящим факелом зайдет в темницу и увидит, что «поганец»
резко изменил обличье… Но нет: устрашающе загремел засов, заскрежетал ключ в
замке… и ничего, никаких воплей: «Держите! Ловите! Помогите!»
– Ничего, синьора! – прокричал ему вслед стражник. – Даже
если он вас и напугал, он в этом жестоко раскается! Синьор Аретино велел отныне
держать его без пищи и воды, покуда не образумится! И мне разрешил уйти с
поста, чтобы стоны узника меня не разжалобили. Черта с два меня разжалобишь!
Скорее каменная стена заплачет. Ну, скоро его одни стены и будут слушать.
Счастливо отдыхать, signore russo!
И тяжелые, неторопливые шаги затопали вслед за Григорием.
Надо было спешить. Все еще не веря, что удастся спастись,
Григорий протиснулся в какую-то щель, к которой его привела лестница. Зазвенело
что-то, он пригляделся – и с изумлением обнаружил, что выбирается через
огромный шкаф. Ого, потайная дверь! Какое совпадение – несколько дней назад он
уже лазил через потайные двери… Нет, не надо об этом думать – неприятные,
страшные воспоминания! Конечно, по-хорошему, следовало бы закрыть тайник, чтобы
задержать стражника, да бес его знает, как шкаф запирается. Не стоит зря время
терять, да и наверняка стражнику известно, как открыть дверь изнутри.
Не переводя дыхания, Григорий выскочил в коридор. Этой
дорогой они отступали с Васяткой, когда обнаружился гнусный маскарад. Он
старался не думать о той, с чьей помощью открылся обман. Что толку теперь! У
каждого своя доля, каждый получает то, что ему определено небесами. Но как же
горько, горько сознавать, что все могло быть иначе!
Тяжесть налегла на сердце и замедлила бег. Нет, прежде всего
прочь отсюда. А казниться, печалиться, вспоминать он будет потом на долгом,
бесконечно долгом пути в Россию.
Григорий мчался, едва касаясь земли, не зная, то ли
радоваться полному отсутствию стражи, то ли возмущаться такой безалаберностью
Аретино. Проходной двор! Приходи кому не лень, уноси что хочешь. Даже обидно,
что он сбежал с такой легкостью. Мышцы ныли, так хотелось с кем-нибудь
подраться. Нельзя же, в самом деле, считать дракой удар, который уложил на
месте эту греховодницу. Да он ее и не бил – так, погладил. Скоро очнется,
подымет крик… э, надо поторапливаться!
И вот все позади, и лодка летит по волнам, и крутой,
смоленый борт «Святого Георгия» нависает над ними. С палубы бросили трап,
Григорий вскарабкался по нему – и его едва не задушили в объятиях, едва не
разорвали дружескими щипками, едва не забили тумаками.
– Salud, mon ami!
– Saluto, signore Gregorio!
– Нех жие наш Грицько!
– Grub, mein Herr!
– Buenos dias, amigo!
– Dzien dobry, panu!
– Servus, Greguz!
– Vivat, sir, mister Greg! – неслись разноязыкие приветствия
команды, и Григорий обнимал, колотил по плечам, пожимал руки в ответ,
благодарил каждого на его языке, ну а потом прибежал Прокопий, вцепился в него,
как малое дитя, затрясся…
– Да все, уж все, – пробормотал Григорий. – Ну, полно тебе,
я и так отсырел в этой камере, да еще и ты норовишь до костей промочить. Ну
вот, так и есть.
Ласково отстранив брата, он принялся срывать с себя одежду,
из которой так и не выветрилась сырость подземелья. Команда, поняв без слов,
швыряла за борт ведра, вытягивала, наперебой перехватывая веревки, и через
несколько минут Григорий с наслаждением ощутил, что от его тела пахнет только
морем и ветром.
– Капитан, корабль к отплытию готов? – спросил он,
встряхиваясь, как пес после купания, и осыпая все вокруг брызгами.
– Si, segnore. – Мрачноватый испанец посторонился, чтобы
уберечь кружево своих роскошных брабантских манжет, которые, впрочем, уже давно
пожелтели и все золото с них осыпалось. – Корабль готов.
– Тогда командуйте: с якоря сниматься, по местам стоять! –
Григорий засмеялся. – И с богом! А я пойду оденусь.
И он ринулся к каюте, не замечая взглядов, которыми
обменялись капитан и Прокопий. Потом оба враз пожали плечами.
– Momento, – извиняющимся тоном произнес Прокопий. – Uno
momento!
Капитан снова пожал плечами. Он очень сомневался насчет
«uno», а потому команда к отплытию пока не прозвучала.
* * *
Оставляя на полу мокрые следы, Григорий вошел в свою каюту и
брезгливо присвистнул, увидев царивший там беспорядок. Ну, вздует он Прошку!
Вот же человек: в голове все по полочкам разложено, а руки – будто крюки, что
ни возьмет, все как попало бросит. Ну вот зачем, спрашивается, рылся в сундуке?
Чего искал? И, ежели не нашел, почему не положил одежду на место?
Григорий подобрал с полу рубаху, надел; поднял штаны,
стряхнул с них пыль и уже занес было ногу – засовывать в штанину, – как вдруг…
– Минуточку, синьор, – послышался из темного угла
мурлыкающий голос. – Зачем спешить? Я ведь еще не нагляделась на вас!
Стройная фигура, окутанная черными шелестящими складками,
приблизилась к Григорию. Голос стал низким, хрипловатым:
– Впрочем, я ужасно любопытна и предпочитаю все брать в
руки. – Вслед за этим он ощутил ее пальцы на… правильно, на этом самом месте, к
груди его прильнула женская грудь, в полудюйме от губ зовуще приоткрылся алый
рот, а в глаза… в глаза ему глянули зеленые бесстыжие глазищи.
Джилья!
