– Вы обедать хотите? – дождавшись паузы, спросил инженер. Казалось, он и вовсе не слышал того, что говорил Серж. Просто пережидал его слова, как бывалый путник пережидает под деревом летний дождик. – Так сядьте и ешьте. Сейчас подадут.
Сидящий за столом человек отставил стакан с чаем, поднял голову и прямо посмотрел в лицо Сержу. Тот наконец разглядел своего невольного собеседника, и все следующие слова намертво, колом застряли у него в глотке.
Глаза инженера, цвета окаменевшего пепла, совершенно не отражали свет. Любой луч, казалось, умирал в них. Лицо же в целом напомнило не слишком изощренно мыслящему Сержу одного из каменных петербургских сфинксов, обезображенного существенным налетом монголоидности. Особенно странным и даже диким казалось то, что при такой внешности инженер был одет с явной претензией на своеобразное франтовство. Горчичный сюртук (который буквально трещал по швам на могучей спине), кокетливая рубашка в голубую полоску, изумрудные запонки, темно-лиловый галстук в золотистую крапинку…
«Экое чучело страшное! – с досадой подумал Серж. – Ну надо же! Вот как начнет не везти, так уж и молебен не поможет! Но может, он только на вид такой? Надо все же попытаться его разговорить…»
Он решил не замечать покудова неприветливости и равнодушия инженера и держаться со светской веселой непринужденностью, которая уж не раз выручала его в гораздо более скользких ситуациях.
– Съедобно ли кормят? Младший жидовин показался мне славным малым. Да и в целом здесь весьма чистенько… Я, знаете, привык к общественной жизни, здесь, боюсь, сначала скучновато будет. Что местное общество? Несколько перезрелых красоток и их бдительные мужья? Я угадал? А дикие лесные цветы, с обворожительным ароматом, трепетным румянцем и нежной кожей? Встречаются? Или живут в своих теремах под бдительным оком отцов и иной родни? Вольность столиц даже в России в глубинку не особенно-то проникает, а жаль, жаль… Ну да существенное повышение по службе и в окладе оправдывает некоторые неудобства, согласны? – Серж лукаво подмигнул инженеру и некоторое время ждал ответной реакции. С таким же успехом он мог подмигивать сосне или прибрежному утесу. – В столице-то мне такого назначения ждать пришлось бы, пожалуй, не один десяток лет. Вот преимущество глухих мест. Вы-то, я думаю, из местных уроженцев будете, вам здесь каждое дерево знакомо. Это плюс. Могу ли надеяться, что на первое время возьмете надо мной, так сказать, покровительство, введете в курс дела, я же, в свой черед, беру на себя обстоятельнейшим образом обсказать все петербургские новости и сплетни…
– Не можете. – Инженер оторвался от книжки, к чтению которой вернулся во время Сержева монолога, и вновь коротко обморозил молодого человека взглядом.
– Простите?
– Я сказал, что не можете надеяться, – почти любезно пояснил Печинога.
– На что?
– Да ни на что! – Инженер с деланым простодушием пожал могучими плечами.
– Это почему же, позвольте у вас узнать? – Странное, ничем не мотивированное поведение сибирского урода наконец-то задело Сержа по-настоящему, вызвало раздражение.
– Не позволю. Если сумеете, сами разберетесь.
Длинный и тощий трактирный слуга расстелил перед Сержем такую же салфетку, как лежала перед инженером, аккуратно поставил на нее дымящуюся гречневую кашу. Отдельно на тарелке подал хлеб, жаренную с луком говядину в сметанном соусе и глиняную мисочку с моченой брусникой. Пахло все крайне аппетитно. Однако Сержу от злости и есть расхотелось.
– Странно у вас в Сибири гостей встречают, – как мог язвительно заметил он. Против его воли в голосе прозвучала почти детская обида. – Сначала – разбойники, потом в кутузку сажают, теперь вот от образованного человека такое… Я, кажется, ничем вас обидеть не старался. И странно слышать…
– Обо всех по мне не судите, – возразил Печинога. – А я таков. К себе вас не звал и на разговор не напрашивался. Ешьте покуда. Пойду. Еда здесь справная.
Инженер вытер салфеткой рот, захлопнул книгу (Серж попытался, но не сумел разглядеть название. Кажется, это было что-то специальное, по горному делу), сложил ее в стопку вместе с тетрадью (а она-то ему зачем? Выписки делает или наблюдения записывает?), поднялся во весь свой богатырский рост и, не прощаясь, ушел, по-медвежьи косолапя и слегка переваливаясь с боку на бок.
Последнюю фразу Печиноги при сильном напряжении фантазии можно было истолковать как намек на примирение. Серж так и сделал, потому что не любил злиться и отказывать себе в уже подготовленном удовольствии. Каша исходила паром, а сытный мясной запах щекотал ноздри.
«Подумаешь, велика беда, встретил невежу! – решил Серж. – С такой-то рожей не больно и повеселишься. Он сам правильно сказал: не судите по мне обо всех. Ну и не будем… Будем есть… А поболтать опосля и с младшим жидовином можно. Он уж не откажется и дерзить не станет…»
Глава 15,
в которой вечер в собрании наконец-то заканчивается, Вася Полушкин получает комплименты, а Николаша Полушкин едва ль не дерется с новым управляющим
– Да что мы все об этой «печеной ноге»! – весело воскликнул Опалинский. – Мне даже обидно делается, право! Медведь этот у вас, видите ли, кругом несчастный получается, а я?! Мало того что в тайге едва не сгинул, так еще и в кутузке ни за что ни про что… И пристав ваш на меня так глядел… подозрительно, вприщур… – Новый управляющий и сам прищурился, изображая егорьевскую полицейскую власть. – Будто я за пазухой не то подменную бумагу, не то пару окровавленных ножей, не то уж напрямики труп своего несчастного попутчика прячу… Чем я не несчастен? И не надобно ли меня вместо Печиноги пожалеть?
С этими словами Опалинский поднялся на крыльцо и оказался совсем близко от Машеньки – неожиданно высокий, гибкий, ловко скроенный. Глаза его вблизи странным образом потемнели, поменяли цвет и казались теперь уж не зелеными, а серыми с коричневым. Контраст светлых волос, темных ровных бровей и переменчивых, с каждым мигом темнеющих глаз (на небе как раз опять собирались тучи) завораживал девушку. Хотелось смотреть еще и еще.
«Вот глупость какая! Разинула рот. Как Аниска, право! – Машенька сделала еще шаг назад и на ощупь перешагнула порог. – А он-то хорош! Вот она, петербургская легкость нравов, о которой еще тетенька говорила… Каким же это манером я его пожалеть должна, а?»
От охвативших ее волнения и злости Машенька не сумела вовремя развернуться, споткнулась о неровно прибитую доску и едва не влетела в собрание спиной вперед.
Опалинский мигом оказался рядом, поддержал под локоть сильной, горячей рукой. Видимо, почувствовал почти судорожное напряжение, сжавшее Машенькино тело, и другой, свободной рукой осторожно погладил сжатую на манер птичьей лапки кисть девушки.
– Я вас обидел чем-то? Простите!
– С чего это?! – Ни о какой горделивой независимости позы не могло быть и речи (а как хотелось бы!). Машенька постаралась хоть независимо вскинуть подбородок.
