Гриша, поддерживающий под руку Софи, считал своим долгом отвлекать сестру от горя и не переставая что-то шептал и исподтишка указывал пальцем.
«Зачем я все это вижу и слушаю и вовсе не думаю о папеньке? – спрашивала себя Софи. – Хотя, конечно, папы уж нет здесь. Тут только тело и вовсе на папу не похоже. Но где же он? Неужели и вправду на небе? Или в аду?! Небесной-то канцелярии ведь взятку не дашь… – Софи поежилась от накатившего на мгновение ужаса, но тут же усилием воли отогнала неприятные мысли. – Ерунда все это. Папа в ад не верил, значит и ни к чему. Он был… как это он говорил? Агностиком, вот… А такие похороны папе понравились бы… Он любил, когда торжественно, богато, народу много…»
В уши Софи пробился ломкий голос брата.
– Гляди, Соня, эти, в белых цилиндрах, – горюны. Я узнавал, они у Шумилова не служат. Их в чайной на Малковом набирают, и они все пьяницы. У них, гляди, только нижняя половина штанов, и под коленками завязано. Это им в бюро, у Шумилова выдают. Потом им на чай дадут, и они обратно на колеснице с ветерком поедут и сидеть будут там, где теперь гроб с папенькой стоит… А как ты думаешь, Соня, – Гриша подергал сестру за кружевную оборку, привлекая внимание, – у нас теперь совсем денег не осталось?
– Ах, Гриша, – с досадой отвечала Софи, – я не знаю, я ничего не знаю. Да и помолчи ты хоть минутку…
Накануне вечером, перед сном (в связи с матушкиным горем Софи сама укладывала спать младших братьев и читала им на ночь), шестилетний Сережа вдруг вскочил с кроватки и, путаясь в длинной ночной рубашке, вскарабкался на колени к сестре, прижался горячим тельцем.
– Сонечка, душечка, скажи мне, не утаи, – истово зашептал он. – Я слышал, как мама с дядей Вениамином говорила. Мы теперь нищие стали, да? По миру пойдем, будем милостыньку на паперти Христа ради просить? – Софи хотела успокоить брата, но не успела. Он продолжал шептать, захлебываясь, брызгая ей теплой слюнкой прямо в ухо: – Я с тобой, душечка Сонечка, пойду. Ты Лешку не бери, он плакса и на ручки будет проситься. Ты меня возьми. Я сильный, хорошо хожу и могу жалостно так петь. Я правду говорю, меня няня, когда еще маленький был, как Лешка, пешком в Роты водила, гривенник на конке сберегала. Там у нее друг сердечный, только это тайна, и ты никому не говори. Я своими ножками туда доходил, верно… Сонечка, нам много подавать будут, и у нас всегда хлебушек будет и молочко. Мы далеко-далеко пойдем и всякие страны увидим. А потом я вырасту и на войну пойду, а все жалованье буду тебе отсылать… Хочешь, я тебе сейчас жалостную песню спою?
– Нет-нет, Сереженька, милый, – прошептала Софи, с трудом удерживаясь и от слез, и от смеха. – Не надо мне петь. Ты сейчас лучше спи. А утро вечера мудренее…
Глава 5,
в которой Софи вспоминает, что она влюблена, горничная Вера начинает свою игру, а Наталья Андреевна Домогатская пытается спасти честь и благосостояние семьи
После похорон и поминок наступило затишье. Детей никто не беспокоил, они были предоставлены сами себе. Но все, даже маленький Алексей, понимали: вот-вот все изменится и уж никогда-никогда не будет как раньше.
В городе не осталось почти никого из знакомых. Листья на деревьях подросли и из нежно-бархатистых стали грубо-сатиновыми. Запах мокрого навоза на улицах мешался с запахом черемухи. В квартире за занавешенными окнами темнели зеркала и потерянно скрипел паркет. Младшие, притихнув, ждали неизбежного, Аннет молилась, Гриша сдавал гимназическую переэкзаменовку. Софи размышляла.
В первую очередь ей было ясно, что ее жизнь в семье закончилась. После смерти папы это была уж не та семья. Что-то случится дальше, потому что никогда не бывает так, чтобы ничего не было. Как-то все будут жить, что-то новое образуется, но, в сущности, с этой другой семьей Софи почти ничего не связывало.
«Нехорошо так думать. Почему я такая жестокая? Неужели я их всех не люблю? И раньше не любила, а только теперь открылось? Как решить? И маман жаль, и братцев с сестрой, но что ж поделать, коли я устроена так, а не иначе? Может, я и вовсе любить не умею?.. Но нет, как же – ведь я же люблю! Люблю Сержа! Как я могла позабыть?!»
Софи пересмотрела карточки с загнутыми нижними правыми углами (оставленные по случаю скорбного события) и, как и ожидала, нашла фамилию Сержа и дорогие инициалы.
Ясно, что он хотел увидеть ее, но не посмел, зная, что она в трауре. Как же теперь дать ему знать? А может, он и вовсе уехал на лето? Нет, не увидев ее, не обговорив всего, – невозможно. Совершенно невозможно!
Но как же поступить? С ним, и только с ним решится теперь ее жизнь. Как она могла хоть на мгновение забыть о том? И медлить нельзя. Понятно, что траур, и все остальное, и всякое действие придется отложить, но не говорить с ним теперь, не смотреть в золотисто-зеленые, крапчатые глаза, не услышать от него слов любви и самой не сказать ему… – нет сил!
Сейчас. Софи никогда и ничего не умела откладывать на потом. Приняв решение, ей хотелось действовать немедленно. Ждать она попросту не могла, не могла физически. В ногах, в груди, в голове возникали непонятные импульсы, которые неприятно кололи и щекотали Софи на манер мурашек в отсиженной ноге. Сейчас!
Но как? Женщина не может посылать карточку мужчине, да у Софи и нет своих карточек. Как и все девушки, в необходимых случаях она карандашом приписывала свое имя на карточке матери. К тому же она и адреса Сержа не знает! Спросить у общих знакомых? Все уж уехали, да и неприлично.
Софи, словно загнанный зверь, металась по квартире.
– Можно ли спросить, барышня? – остановил ее негромкий голос, в котором явно слышалось что-то искусственное. – На вас лица нет. Кто вас так-то разозлил? Братец Григорий Павлович?
Софи огляделась и с недоумением заметила горничную Веру, которая в гардеробной мыла в мыльной воде гребни и щетки волосяные.
«Отчего ж я ее раньше не видела? – удивилась Софи. – Ведь не один уже раз здесь пробегала. Только вошла? Да нет, по всему видно, давно здесь своим делом занимается. Чудеса!»
Сначала Софи хотела отговориться от Веры каким-нибудь пустяком. Потом вдруг передумала.
«Никому из домашних я довериться не могу. А Вере – что ж? Все равно мы теперь бедные и слуг скоро рассчитают. Да и вдруг она что дельное посоветует? Слуги ведь тоже смышленые бывают».
– Понимаешь, Вера, – заговорила Софи, осторожно присаживаясь на обитый желтым шелком диванчик с гнутыми, словно рахитичными, ножками, – мне очень срочно нужно увидеть одного человека, но я не знаю, как это сделать. Да и адреса его не помню.
– А в чем причина-то? – В обычно ровном, невыразительном голосе Веры явно послышалось любопытство. – По деловому вопросу увидеть или по сердечному?
– По сердечному, – слегка покраснев, призналась Софи и отметила про себя, что Вера выражается не совсем обычно для слуг.
«Может, и правда сумеет помочь? – колыхнулась надежда. – Она же взрослая уже девушка. И кажется, грамотная».
