– А эти каналы – они всегда открыты?
– У меня они открываются с утра до двух часов дня. А дальше рука останавливается. Я больше не пишу. У меня не идет. Я, конечно, могу писать и дальше, но это будет мусор.
Современные писатели могут писать весь день по двадцать страниц и даже больше, но читать это невозможно. Мне невозможно. А другим – не знаю.
– Вы работаете каждый день?
– Иногда не работаю по полгода.
– А почему?
– Просто живу. Творчество выжирает жизнь. Ничего вокруг себя не видишь. Не видишь, как твои дети растут, как цветы распускаются, как листья облетают. Становишься чеховским Тригориным: «Видишь на небе облако, похожее на рояль, и думаешь: надо запомнить».
Творчество – конечно, счастье. Но и плата за него немаленькая. Твоя жизнь.
– А вы хотели бы поменять свою судьбу на обычную, не творческую?
– Нет. Потому что жизнь груба и скучна. В творчество можно спрятаться, как в норку, и не замечать ход времени.
Творчество – это наркотик, зависимость. Но этот наркотик не убивает, а, наоборот, очищает и исповедует.
– У вас есть хобби?
– Есть. Строить. Если бы у меня было много денег, я строила бы дома. Я в этом понимаю. Я с удовольствием бы работала в строительном бизнесе, но меня не возьмут.
– Почему?
– Надо быть молодой и здоровой и менее азартной. Я увлекаюсь. Меня бы посадили. Или подставили.
– Скажите, а сценарии вы сейчас пишете?
– Нет. Я отдаю права на экранизацию. И после этого забываю. Когда выходят фильмы по моим повестям – не смотрю. Берегу себя. Не хочу расстраиваться.
– А вот фильм «Террор любовью» очень интересный…
– Да. Там просверкнула Ирина Розанова. Показала высокий класс. Я ее поблагодарила по телефону. А она – меня. Сказала: «Спасибо за материал». Но в основном я просто отдаю свои повести. Пусть делают что хотят.
– Но ведь у вас были очень интересные оригинальные сценарии. «Джентльмены удачи», например. А вы не хотите написать продолжение?
– Мне многие предлагали. Однажды позвонили из Киевской киностудии и пообещали миллион долларов.
Я поперхнулась. Сказала: «Я у Данелии спрошу». Позвонила Данелии.
– Я сейчас в Испании. Дорогу перехожу, – отозвался он.
– Киевская студия предлагает вторую серию «Джентльменов». Дают миллион.
– Врут. Проверь.
– А как я проверю?
– Ну ты же знаешь…
– Откуда я знаю? – удивилась я.
– Я сегодня прилечу в Москву, позвоню.
Он позвонил. Мы долго говорили и пришли к выводу: из «Джентльменов удачи» больше ничего нельзя вытащить. Сюжет завершен. Жулики исправились. Можно только придумать другую историю с этими же героями. Но… Все умерли: Леонов, Вицин, Крамаров и даже Василий Алибабаевич.
Более того, умерла страна, больше нет такой тюрьмы и такого детского сада. И авторы тоже другие. Мы, конечно, не умерли, но Данелия в тридцать шесть лет и в восемьдесят четыре года – разные люди. О себе я не говорю. Я – вечная весна!
– Тогда, может быть, вы напишете новый оригинальный сценарий?
– Этим стоит заниматься, когда у тебя есть хороший режиссер. Вместе садишься и придумываешь. Счастливое времяпрепровождение. А если нет хорошего режиссера, то нечего и время тратить.
– Вы говорите о Данелии?
– Да, я говорю о Георгии Николаевиче Данелии.
– Он был хороший парень?
– О гениальных людях так не говорят. Шукшин, например, Тарковский, Герман… В обычном, повседневном смысле они были плохие парни: алкоголики, шизофреники, эгоисты. Но это были гении, которые помогали осмыслить жизнь вокруг себя. Гениальные люди – это самое интересное. То, что они говорят, запоминаешь потом на всю жизнь.
– Я знаю, что вы общались с Федерико Феллини. Каким он вам запомнился?
– Как человек, который слышит шаги Командора. Он шел, шаркая, и словно прислушивался. Он умер через полгода, от инсульта. Когда он лежал в больнице, к нему пожелал приехать глава государства. Это была большая честь. Но Федерико спросил: «Пер ке?» (Зачем?)
Зачем ему, умирающему, лицезреть немолодую физиономию чужого человека с гримасой фальшивого сочувствия?
Феллини – очень крупная фигура для своего времени. Но даже его гениальные фильмы слегка устарели, потому что ничто не стареет так быстро, как кино и женщина.
– Вы следите за современным кинематографом?
– Естественно.
– Вы верите, что наше кино поднимется?
– Оно и сейчас не в плохом состоянии. Звягинцев, например. Фильм «Елена» – незабываем.
– Вы смотрите передачи с вашим участием?
– Не всегда. Стараюсь избегать.
– Почему?
– Вдруг я увижу себя глупой или косорылой? Расстроюсь.
– Ради чего вы пишете, в чем смысл?
– Я так живу. Смысл жизни – в самой жизни. И то же самое – творчество. Я не люблю слово «творчество», оно мне кажется пафосным и нескромным, но не могу придумать замены.
Смысл писания – в самом процессе. А о читателе я не думаю. Бред. Книга сама найдет своего читателя. Другое дело – писательство, как и любая творческая работа, – самовыражение. Автор выражает себя. Значит, надо иметь качественную душу. То есть быть добрым человеком. Я прочитала у Людмилы Улицкой такую фразу: «Ты злоязыкая, но добрая. Пиши». Злоязыкая – значит, яркая. А добрая – это хороший человек. Стало быть, задача: «чувства добрые лирой пробуждать». И делать это интересно.
Писатель – немножко проповедник. Если проповедь скучна, паства разбежится.
– Один из ваших рассказов называется «Самый счастливый день». А какой самый счастливый день был у вас?
– У меня было много счастливых дней. Например, когда первый раз засмеялась моя трехмесячная дочка. Она лежала в кроватке и смеялась, а мы с мужем смотрели на нее и тоже смеялись от счастья.
Еще. Однажды в пионерском лагере я с девчонками попала под дождь. Мы бежали и визжали. Потом забежали в палату, я с размаху села на кровать, встряхнула мокрыми волосами и почувствовала счастье. Ни от чего. Беспричинное. Просто счастье оттого, что молод, организм – как новая отлаженная машина, никаких испытаний, никакого жизненного опыта, который не что иное, как копоть и накипь. А тут – самое начало, и каждый листочек на дереве обещает счастье.
Еще. Прибалтика. Берег моря. Мне протянули свежий журнал с моим первым рассказом. Первый опубликованный рассказ с хорошей фотографией, с предисловием самого Симонова. Я как будто проглотила гранату, начиненную счастьем. Поняла, что сейчас взорвусь, и побежала вдоль берега по мокрому спрессованному песку. Я бежала от Дзинтари до Майори, километра три, и остановилась, только когда выдохлась. Стояла без сил, с бьющимся сердцем – полная счастья от макушки до пят.
