Я принесла мясо домой. Свекровь спросила:
– Где ты его взяла?
– В соседнем магазине. В подвале. Хотите я вас научу?
– Не надо, – строго отказала свекровь. – Я не за тем создавала свою страну, чтобы разворовывать ее по подвалам.
– Другие разворуют.
– Пусть. А я встану в очередь, как положено.
– И вам достанутся кости.
– Пусть.
Она не хотела предавать свои идеалы. Для нее двойной стандарт был невыносим.
Тогда я думала, что она просто зашоренная дура, идеалистка. А сейчас я понимаю: ее жизнь, вернее их жизнь, была чище, чем моя и таких как я. Они (комсомольцы тридцатых годов) ели плохое мясо, но спали на чистых простынях, выражаясь фигурально. Их дурили, а они верили.
Мне удалось вступить в кооператив художников. Помог председатель кооператива Медведкин. Ему понравились мои двадцать два года, и он закрыл глаза на то, что мы не художники. Я – учительница музыки. Муж Дима – инженер в конструкторском бюро.
Я помню, что у этого Медведкина в семье произошло несчастье: единственная дочь попала под грузовик, погибла. Он и его жена решили поменять место жительства, потому что в старой квартире им все напоминало о дочери. Медведкин стал председателем кооператива, хотя он тоже не был художником. А может, и был.
Короче, мы въехали в прекрасный кирпичный дом, семнадцать минут от Кремля на автобусе. Центр.
Мой муж вытащил на жеребьевке седьмой этаж. На этаже собралась сплошная молодежь. Все ходили друг к другу в гости, двери не закрывались.
Что такое молодость? Бездна энергии, легкое тело. Мы поглощали жизнь горстями, и казалось, что за поворотом нас ждет новое, неизведанное счастье. Любовь, например, или слава, или мешок с деньгами. Или то, и другое, и третье одновременно.
Моей соседкой справа была незамужняя тридцатисемилетняя Людка. Людка работала редактором художественного журнала, имела к художникам опосредованное отношение. Она казалась мне безнадежно старой, но все-таки привлекательной. У нее были большие серо-зеленые очи с коричневым сектором в правом глазу. Такое я видела только у кошек: коричневая вставка на светлом фоне райка. Считается, что такое вкрапление – примета счастливого человека. Бог метит. Но в случае с Людкой что-то перепуталось. Она постоянно притягивала к себе несчастья. Если ангина, то обязательно с осложнениями. Если пропадал свет – значит, короткое замыкание в Людкиной проводке. Она постоянно теряла деньги, забывала рукописи в метро, ее обманывали и обсчитывали. И несправедливо придирались на работе.
Людка ныла, и было из-за чего. Я ей сочувствовала, но предпочитала держаться подальше. Боялась заразиться ее невезучестью.
Соседка слева – Ланочка. Полное имя – Светлана. Ланочка была замужем за художником Мишей Королевым.
Миша – красавец. Людка впервые увидела его на собрании пайщиков кооператива. Миша пришел один. Он тогда еще не был женат на Ланочке. Людку опалила надежда: вот он, ее счастье. И живет тут же, не надо даже лифт вызывать. Пять шагов от двери до двери. Но… Когда дом был построен, Миша въехал в свою квартиру с Ланочкой.
Людка мысленно сравнила себя с соперницей. Да что там сравнивать… Людка – секси, а Ланочка – ворона, носатая и черная. Где были его глаза?
Однако выбор сделан. Миша не испытывал никаких сомнений, поскольку он не знал о Людкиных притязаниях. А Ланочку он любил всей душой и всем телом. Ему она была красива. Почти совершенна.
Ланочка была другая, чем я.
Ланочка росла в дружной семье, ее обожали родители, потом обожал Миша. Она всегда существовала в любви, поэтому ее становление и развитие было гармоничным. Любовь и достаток – вот что формирует счастливого человека. А ненависть и нищета формируют уголовника. Когда приходится выживать, психика деформируется, вырастают когти и клыки.
Ланочка оставалась нежной женщиной. Сначала о ней заботился высокопоставленный отец, потом обеспеченный муж. От нее требовалось одно: любить. А это самое простое. Люби себе своего мужа. Своего, не чужого. За него не надо биться. Он – рядом, стоит только руку протянуть.
Я тоже любила мужа, но мне плюс к тому приходилось работать, зарабатывать.
В те времена я работала в музыкальной школе. У меня было по десять учеников в день, и я так уставала, что выла в прямом смысле слова. Бежала с работы домой и выла. На меня оглядывались.
Прибегая домой, произносила одно слово: «Жрать». Муж садился на стул, как зритель в партере, и смотрел, как я поглощаю еду. Вдохновенно, жадно и страстно. Это был театр.
Я не любила свою работу, поэтому моя жизнь была безрадостной и даже мучительной, несмотря на молодость, здоровье и внешнюю привлекательность. Когда ты восемь часов в день (рабочее время) отдаешь черту, какое может быть счастье?
Настоящая жизнь началась после первой публикации первого рассказа. Рассказ вышел с предисловием Константина Симонова. Симонов испытал прижизненную славу, поскольку был идеолог войны и певец любви плюс красив и элегантен. В то время редко кто из писателей хорошо одевался. Только Нагибин и Симонов. Получить его предисловие – особая честь.
Я помню, он позвонил мне домой в девять утра. Я еще спала и схватила трубку, не проснувшись окончательно.
– Это Симонов, – сказали в трубке. – Я прочитал ваш рассказ. Он написан зрело и мастерски. Вы не начинающий писатель. Вы просто писатель.
Тут я проснулась – раз и навсегда. Я проснулась для новой жизни.
Симонов давно положил трубку, а я все держала ее возле уха, смотрела в никуда остановившимися глазами.
Вот так приходит судьба: пятнадцать слов по телефону, и твой корабль поднимает паруса и выходит в большие воды.
Итак, вышел рассказ с предисловием Симонова, с моим молодым портретом. Я получила мешок писем. Мне писали солдаты и уголовники из тюрем. Те и другие делали предложение руки и сердца.
Мне предложили написать сценарий для фильма и выпустить книгу. Начинающие кладут на это жизнь, а я получила ВСЕ и СРАЗУ.
Моя соседка напротив по имени Надя говорила своему мужу-журналисту:
– Сядь и напиши рассказ. Даже эта лошадь Вика и то написала, а ты же умнее ее в сто раз.
Журналист действительно был умнее в сто раз, но ум и талант размещаются на разных территориях мозга.
Я не считаю себя глупой, но интеллект – не самая сильная моя сторона. Моя сила – интуиция. Я вижу человека внутренним зрением от макушки до пяток и на три метра в глубину.
Лошадью я не была. Лошадью как раз была моя соседка Надька, но не об этом речь. В те времена никто не мог заподозрить во мне талант. Моя мама спрашивала: «Кто за тебя написал? Михалков?»
Режиссер Ростоцкий мне сказал: «Я думал, что ты ходишь с папиросой на длинном мундштуке и в перекрученных чулках. А ты – обычная баба с сиськами».
