– Вы едете в Майами? – полюбопытствовала я.
– Почему в Майами?
– Там рай. Там море, солнце, шикарные виллы.
– Зачем в раю виллы?
– Свое жилище лучше, чем гостиница. Гостиница – что-то временное, проточное.
– Жизнь тоже временное и проточное.
В трубке стало тихо.
– Алло, – позвала я.
Продюсер не отозвался. Наверное, разошелся какой-то контакт.
На другой день по телевизору объявили, что продюсер Максим Беленький скончался в больнице на сорок седьмом году жизни.
На экране возник его портрет. На меня смотрел молодой человек. Молодой для смерти. А для жизни – зрелый и талантливый.
На снимке – взгляд в камеру. И мне казалось: куда бы я ни переместилась, он следит за мной.
Прощай, Максим. А может быть, до свидания. До встречи в Майами.
Яша позвонил на другой день.
– Он умер, – хмуро сообщил Яша, не поздоровавшись.
– Я знаю.
– Что мне теперь делать?
– Искать другого продюсера, – посоветовала я.
– А я решил никого не искать, – объявил Яша.
– Ну и правильно, – согласилась я. – Профессия у тебя есть. Ты всегда сможешь себя прокормить.
– Вы меня не поняли. Я буду петь, независимо от продюсера. Я хочу петь и буду петь, как птица. У птицы же нет продюсера. Я буду петь что хочу и где хочу.
– В подземном переходе? – спросила я.
– В том числе. Я буду петь в детских домах, в военных частях, у себя на работе. Хотите, я вам спою?
И Яша запел. Это была знакомая «Голубка», но пел он по-испански, как настоящий испанец. Яша легко брал верха, точно попадал в каждую ноту, интересно ломал ритм, и слушать его было очень приятно. Он вполне мог бы существовать в шоу-бизнесе, если в него вложить деньги. Но кто будет вкладывать?
– Я не хочу зависеть и унижаться, – сказал Яша посреди песни. – То им не нравится, то они умирают. А мне нравится, и мне двадцать лет. И пока я живу, я пою…
Достойная позиция художника, подумала я.
Яша снова запел, ему хотелось закончить песню.
Ко всему привыкаешь
У моей дочки появился мальчик. Алеша. Ей шестнадцать лет, ему девятнадцать.
Очень милый мальчик, но язвенник. У него юношеская язва желудка. Весной и осенью – обострение.
Алешина мама поместила сына в раковый корпус. Она решила, что там лучшие специалисты и язва для них – пустяковое дело.
Бедный Алеша маялся в муниципальной больнице. Иногда ему удавалось сбежать, и он являлся в мой дом с подарком: пакет кукурузных хлопьев, купленный в больничном буфете.
Я подозрительно косилась на этот пакет и, улучив момент, брала его двумя пальцами, как мышь за хвост, и выкидывала в мусоропровод. Мне казалось, что пакет пропитан человеческими страданиями и, не исключено, опасными вирусами.
Алеша проводил вечер с моей дочерью, потом возвращался в свою больницу. Ночевать он был обязан в палате. За нарушение дисциплины могли выгнать. А язва хоть и не рак, но тоже не подарок.
Позже открыли возбудитель язвы, зловредный микроб хеликобактер. И сейчас язву преспокойно лечат антибиотиками. А тогда бедный мальчик ходил с зеленым лицом, держась за живот. Видимо, хеликобактер гулял там как хотел, женился и размножался, и всей семьей грыз стенки желудка.
Больница все-таки помогала. Было сделано все, что возможно, и исцеление должно наступить, как награда за страдание.
В соседних палатах каждую ночь кто-то умирал. А если не каждую, то через одну.
Усопшего следовало уложить на каталку и препроводить в морг. Людей не хватало. Это миссия возлагалась на дежурную медсестру. Чаще всего это была Светочка – хрупкая девушка, дежурившая через день.
Светочка выбирала среди больных мужика покрепче и брала его в напарники. Ей не отказывали, хотя миссия не из приятных.
В эту неделю крепких мужиков не имелось в наличии. Только лежачие и девятнадцатилетний Алеша.
На рассвете умер шофер Афонин, не старый еще и веселый. Ему бы жить, но рак не выбирает.
Светочка подошла к Алеше, осторожно разбудила его и попросила:
– Помоги мне, пожалуйста. Трупаки – они такие тяжелые, тяжелее чем живые.
– А что надо делать? – испугался Алеша. Он боялся мертвых.
Вроде бы чем он опасен, мертвый? И все равно. От них исходит что-то внечеловеческое, дыхание преисподней. Что-то противоестественное, отчего хочется держаться подальше, не иметь к этому никакого отношения.
– А что надо делать? – еще раз спросил Алеша.
– Я покажу, – пообещала Светочка.
Алеше хотелось сказать: «Не пойду». Но это не по-мужски. А он – мужчина, хоть и начинающий.
Алеша и Светочка вошли в пустую палату. Афонин лежал накрытый простыней. Рядом стояла высокая узкая каталка.
– Бери за ноги, – руководила Света, а сама обхватила усопшего с другой стороны, в районе плеч. – Давай перекинем на каталку. На счет: раз, два, три… Понял?
Алеша, конечно, понял, но его мутило от страха и от чувства, которое похоже на отторжение. Так отторгается от человека пересаженный орган. Все внутри кричит: «Не хочу, не надо…»
– Раз, два… – скомандовала Светочка.
На «три» Алеша напрягся и, ухватившись за ноги, перекинул Афонина на каталку. Получилось.
Он хотел вернуться в палату, вымыть руки и лечь спать. Но нет. Каталку надо было везти вдвоем, по человеку с каждой стороны, иначе каталка будет вилять.
Алеша встал возле головы. Светочка у ног, потому что везти надо было вперед ногами. Так положено. Почему? Какая-то причина существует.
«Путь не легок и не скор», – как поется в песне. Сначала грузовой лифт, потом подземный переход – это все ничего. Но посреди подземного перехода – «озеро Байкал», откуда-то подтекало, скорее всего грунтовые воды. Нужно было разобрать основание, зацементировать заново, проложить дренажные трубы для отвода воды. Но все это делается летом, а сейчас было начало весны, и вода стояла буквально по колено.
Идти вброд – значило промочить ноги. Можно, конечно, раздеться, как на берегу, но холодно и стыдно.
Чем более высокоразвита особь, тем скорее она приспосабливается к окружающей среде.
Медсестры приспособились.
Перед «озером» метров за десять они разгоняли каталку, бежали за ней вприпрыжку, а потом вскакивали на каталку и пересекали воду на скорости.
«Озеро» было глубокое, но не длинное – метров семь. По времени семь секунд. Можно вытерпеть. Неприятно, конечно, лежать на покойнике. Кощунственно как-то. Но какая ему разница? Даже, может быть, отрадно почувствовать живое тепло. Не так одиноко лежать на узкой каталке.
