Миша попятился, нашарил за спиной входную дверь – сумка, к счастью, так и висела на плече, можно не делать лишних движений.
Подбирать брошенные футболки он, конечно, не стал, гадко было.
Не рискнув дожидаться лифта, бегом – точно отец мог за ним гнаться – ссыпался по лестнице. Впрочем, сообразил он этажа через три, какой уж там лифт. На месте кнопки вызова на отцовском девятом чернело выжженное пятно – местные пацаны развлекались. Миша вспомнил, как совсем недавно – ну, может, лет пять всего назад – и сам развлекался подобным образом. И сейчас мог бы. Поджигал бы лифтовые кнопки, на пару с отцом глушил вонючую дешевую водку, громыхая мутными стаканами по липкому кухонному столу, орал бы: «Ненавижу!» Ненавижу!
Вылетев из подъезда, Миша едва не сшиб маленькую сухонькую старушку в бирюзовом тренировочном костюме (размеров на шесть больше, чем надо!) и драных шлепанцах на босу ногу. Голова старушки была туго повязана платочком: по черному полю – белые черепа и желтые ромашки. Красота!
– Ой, Мишенька! – защебетала старушка. – Какой же ты большой стал! Красивый! Мама-то здорова ли?
Миша буркнул что-то утвердительное. Старушку он не помнил. Совсем. Где вы видели, чтоб мальчишки замечали старушек – пока те не слишком докапываются?
– Ну и слава богу, – продолжала щебетать старушка. – Дай вам всем бог счастья! Сколько намыкались-то! Ты небось, Мишенька, к отцу заходил?
Он кивнул. Вот прямо взять и уйти было как-то неловко.
– Добрый ты мальчик. А и брось ты его, брось, не ходи! Отца-то навестить – благое дело, да ведь он-то, ирод, не оценит. Да и погубит тебя, ой, погубит! Совсем ведь с катушек уже скопытился, мы тут все стоном от него кричим. Как нажрется, бездельник, водяры своей, как почнет из окна дрянь всякую швырять – у-у-у! На той неделе Масика моего едва не зашиб, паскудник!
К левой ноге в бирюзовых тренировочных штанах жался косматый песик невнятной породы. Видимо, Масик.
– Убью, щенок! Продал отца! – донеслось сверху.
Миша и старушка синхронно вскинули головы: Виктор торчал в кухонном окне, размахивая чем-то кривым, черным и, похоже, тяжелым.
– Это ж он, стервец, решетку с кухонной плиты снял, сейчас швыряться начнет. Он больше-то с той стороны швыряется – там внизу асфальт, нравится ему, как громыхает. А с этой стороны до асфальта еще добросить надо… Ох, не ровен час, зашибет кого! Да еще не раскурочил бы плиту-то напрочь, ведь весь дом подвзорвет! Иди, Мишенька, пока он тебя не углядел, может, затихнет еще. Иди, милый, вон влево потихонечку. Маме-то привет от Степановны передавай, хорошая у тебя мама-то, вон какого сыночка вырастила. Иди, иди.
За спиной грохнуло. Видимо, отец все-таки дошвырнул чугунную решетку до линии асфальта.
Обогнув соседний дом, Миша крадучись – окна второй комнаты выходили на эту сторону, старушка как раз про них говорила – дошел до кафе, где обещала ждать его Настя.
Она сидела в углу боковой террасы, задумчиво таская из пакета орешки. Рядом стоял квадратный стакан с толстенным дном – такие полагаются для виски, это Миша уже давно выучил. Виски было довольно много, почти половина стакана.
– Эй, ты чего такой зеленый, как будто тебя жабами накормили? Он тебя выгнал, что ли?
– Сам ушел, – едва сумел выдавить Миша, помотав головой.
Вместо сочувственных фраз или боже упаси реплик в духе «я же предупреждала» Настя довольно безразлично кивнула на Мишину сумку:
– Застегни.
Миша послушно застегнул сумку. Футболок было жалко. До слез. Он сглотнул стоящий в горле ком, чувствуя, что сейчас разревется, как последний малолетка. Вот будет позорище!
Когда Миша был еще первоклашкой, он любил рассматривать витрину газетного киоска, что стоял возле дома. На стеклянных полочках лежали сказочные сокровища: фонарики размером в палец, игральные кубики, зажигалки-пистолетики (прямо как настоящие, честное слово!) и много-много всевозможных подвесок (слова «брелок» он тогда еще не знал) – крошечные машинки, кружечки, лилипутские ботиночки, непонятного назначения загогулины и, конечно, звери. Слева, почти с самого края, сидел смешной бульдожек размером с куриное яйцо и такого же, как «коричневые» яйца, цвета. От ошейника тянулась коротенькая цепочка, оканчивающаяся карабинчиком – цеплять куда захочется. По дороге из школы Миша «прилипал» к витрине, и минут через десять собачка начинала ему подмигивать. Миша останавливался возле киоска каждый день и смотрел, смотрел. Он и думать не думал попросить родителей, чтоб купили: как раз перед этим куда-то делись дедушка и обе бабушки, и почему-то сразу стало совсем мало денег. Даже мороженое теперь можно было есть не когда захочется, а иногда, как редкое лакомство. И апельсины мама покупала не килограммами, а поштучно – для него, для Миши. Сама не ела, говорила «я уже». Но считать-то он уже выучился! Видел, сколько оранжевых «мячиков» лежит в холодильнике.
Наверное, собачка стоила какие-то смешные копейки, такие фитюльки, тем более в газетном киоске, дорогими не бывают, но какие уж тут собачки. Баловство одно, это Миша понимал. Но мать однажды увидела его возле киоска. Хмыкнула как-то странно, погладила по голове и увела домой. А утром песик сидел возле его подушки!
Отец тогда, помнится, к подарку отнесся скептически, даже посмеялся: мол, ты девчонка, что ли, в куклы играть? Ну и пусть! Миша назвал песика Рексом, прицепил к школьному рюкзаку – чтоб сторожил! – и радовался целый день. Гладил мягкий коричневатый плюш, глядел в блестящие черные глазки.
А на следующий день после уроков наткнулся на компанию больших мальчишек – спустился со школьного крыльца, шел себе по двору вдоль серой кирпичной стены, шел и шел, а они там… Совсем большие – класса из пятого, наверное, или даже из седьмого! Они молодецки, хотя и с шиканьем и с оглядкой, посасывали пиво из спрятанных под куртками бутылок и делали вид, что круче их нет никого на свете. Мишин рюкзак показался им подходящим развлечением. Миша даже не заплакал тогда, только тупо повторял: «Отдайте, ну, отдайте, ну, чего вы!» В сущности, мальчишки ничего плохого ему не сделали, даже не побили. Пошвыряли друг другу лениво рюкзак, оторвали прицепленного к лямочному кольцу Рекса, покидались им, уронили, попытались изобразить футбол, но для мяча игрушка была маловата. Песика отшвырнули в угол и потеряли было к нему интерес, но тут пиво начало проситься наружу, и пацаны затеяли соревнование на меткость.
Когда они наконец ушли, Миша подобрал рюкзак и хотел поднять Рекса, но не стал: мокрый, извалянный в грязи и мусоре песик был похож на кусок половой тряпки и невыносимо вонял мочой. Наверное, его можно было отстирать. Но память-то не отстираешь! Миша обломком ветки выкопал у ствола ближайшего дерева ямку, болезненно морщась, носком ботинка подтащил туда загаженного Рекса, закопал. Подумав немного, приволок еще тяжеленный булыжник размером с полтора ботинка и уложил сверху. Похоронил.
Матери он тогда, конечно, ничего не сказал, чтоб не расстраивать. К рюкзаку подвесил купленный на сэкономленные от завтраков деньги пластмассовый футбольный мячик. А она не спрашивала, думала, наверное, что просто поменялся с кем-то, а забот у матери было и без того достаточно.
