Чтобы не слушать дальше весь этот бред, Филя едва заметно кивнул Тёме и покрутил руками невидимый автомобильный руль. Тот сразу поднялся с места. Однако перед тем как выйти из комнаты, он обернулся и посмотрел на Риту. Она не ответила на его взгляд.
– Почему так тяжело жить? – спросил Тёма, когда они уже прилично отъехали от дома и минут десять промолчали, глядя в густой и темный предрассветный туман.
– Не знаю, – ответил Филя. – Это не я придумал.
– А потом… Будет легче?
– Не факт.
В списке автовладельцев, который он забрал у следователя, только два человека были прописаны в городе. Первым шел Павлик. Адрес второго Филе был хорошо знаком. Этот дом находился рядом с театром, где он когда-то работал пожарным. Выпрыгнув из машины и глядя на расплывчатые в тумане колонны парадного входа, он подумал, что круг замкнулся. Или вот-вот замкнется. Его дистанция подходила к концу.
На площади перед театром толпился народ. Несмотря на раннее время, здесь было человек сорок или пятьдесят. Они подпрыгивали у огромных костров, разведенных рядом с высокой театральной лестницей, обступали два бортовых «КамАЗа», доверху набитых дровами, клубились паром и были заняты чем-то важным. Искрилась и шипела сварка, грохотали удары по металлу. Туман превращал эту картину в призрачное и вполне инфернальное действо, но Филя больше не думал про чертей. Теперь у него была настоящая и всеобъемлющая задача.
– Пойдем, чего встал, – толкнул он в плечо Тёму, который застыл рядом с машиной, позабыв застегнуть свой пуховик.
– Что они делают?
– Не знаю. Куртку застегни, заболеешь.
– Мне все равно.
Филя узнал это безразличие. И даже не безразличие, а желание перевести душевную боль в область физического, сделать свое страдание ощутимым телесно. Наивное желание. Гнев, растерянность, чувство, что тебя предали, не имеют физического аналога. Если бы он был, по улицам ползали бы одни инвалиды.
Одна из расплывчатых теней у «КамАЗов» склонилась, что-то подобрала и швырнула в их сторону. В борт «Лэнд Крузера» с глухим стуком прилетел увесистый кусок льда. Осколки брызнули в разные стороны и ощутимо посекли сзади Филину шею, там где ее не закрывала шапка.
Тёма поднял такой же кусок и размахнулся.
– Не вздумай, – сказал Филя.
Те, что толпились у грузовиков, уже почти все смотрели в их сторону. И хотя лиц в тумане не было видно, Филя знал, что на них написано.
– Не надо, – негромко сказал он. – Будешь один, делай что хочешь. А здесь нам обоим башку оторвут… Тёма, у меня очень важное дело.
Тёма опустил руку и выронил кусок льда.
– Молодец… Я тебе на досуге расскажу о других способах самоубийства. Есть менее болезненные, поверь.
Едва они вошли в подъезд и за спиной у них гулко хлопнула обросшая гигантской бородой инея скрипучая дверь, в кармане у Тёмы ожил телефон.
– О, значит и связь уже есть, – сказал Филя. – Налаживается жизнь.
Тёма вынул мобильник, посмотрел на дисплей, а затем убрал телефон обратно.
– Рита, – пояснил он.
– Ага… То есть вот до такого уже дошло?
– Просто не хочу с ней говорить.
Они прошли один лестничный пролет, и телефон в кармане у Тёмы снова курлыкнул.
– Эсэмэску-то можно и прочитать, – толкнул его локтем Филя. – Старался человек, набирал, между прочим.
Тёма остановился на площадке между этажами и уставился воспаленным взглядом ему в лицо. Видно было, что ночь эту он совсем не спал.
– Чего смотришь? Проверь, говорю. Может, все объяснится… Может, наврал тебе этот Данилов.
Тёма вынул телефон, пощелкал кнопками и на несколько секунд замер, склонив голову к мертвенному свечению экрана. Пар, который срывался с его губ и до этого горячо и нервно клубился, прежде чем раствориться в неподвижном холодном воздухе, теперь застыл на месте, не поднимаясь к мохнатому от инея потолку. На какое-то время в этом заиндевевшем пространстве всё остановилось. Вообще всё.
– Это вам сообщение, – сказал наконец Тёма. – От какой-то Анны Рудольфовны звонили. Просили передать, чтобы вы заехали вот по этому адресу.
Он вытянул руку и показал текст на экране.
– Улица Ярославского, – прочитал Филя. – Это же где-то рядом?
– Соседняя, кажется. Параллельно проспекту идет.
Филя посмотрел ему в глаза, чтобы понять, насколько тот обескуражен. Тёма с мрачным безразличием смотрел на него в ответ. Взгляд его не отражал ничего, что ожидал увидеть в нем Филя, – ни гнева, ни боли, ни растерянности, ни жалости к себе. На Филю смотрела гнетущая пустота, и на мгновение ему даже показалось, что вместо Тёмы перед ним стоит его старый, любивший поглумиться над ним приятель.
– Вы чего? – спросил Тёма, глядя, как Филя начал вдруг трясти головой.
– Нормально всё. Пошли дальше.
Но всё было уже далеко не нормально. Филя соврал юноше в отчаянной попытке хотя бы так защитить себя, однако пустота, открывшаяся ему в Тёмином взгляде, уже хлынула, уже проникла в него, и устоять перед ней у него не было никаких шансов. Тяжелое безразличие человека, у которого внезапно отняли то, чем он жил, засасывало его подобно жадной чавкающей трясине, сдавливало грудную клетку, с хрустом ломало в ней все, что можно было сломать, и он беспомощно проваливался в него, в это безразличие, глядя на окружающий мир уже глазами раздавленного Тёмы. Филя как будто вновь оказался в своем ненавистном прошлом и ощутил знакомую леденящую глухоту. Сквозь нее с трудом проходили не только звуки, но вообще всё, что представляет собою жизнь. Эта глухота была вязкая, как местный туман, как холод. Бескрайняя, как зима.
Теперь Филя знал, что мальчик не врал ему этой ночью. Тёма на самом деле жалел, что они с Ритой сбили собаку, а не его. Он и вправду не хотел жить. Откуда в мальчишке выскочил такой градус и как он за одну ночь успел уйти на такой фальцет – это было не совсем понятно. Однако факт оставался фактом – Тёма сорвался и летел в пропасть, хотя еще два дня назад выглядел абсолютно нормальным. При первой встрече с ним Филя ни за что бы не угадал этой почти забытой, но все же такой родной ненависти к миру. Многое меняется в мироощущении мальчиков, когда они узнают, что их девочки спят с другими.
* * *
Дверь им открыл неприятный суетливый человечек, принявший их, очевидно за тех, кого он ждал, и потому впустивший без всяких расспросов. Человечком он был не по внешним своим габаритам, а по внутренней суете. При росте значительно выше среднего и довольно плотной комплекции он бесконечно и мелко что-то внутри себя перебирал, перекладывал с места на место, не знал, за что взяться, и потому хватался сразу за всё. Пока он вел своих ранних гостей на кухню, кузнечиком перепрыгивая через коробки, которые загромоздили всю прихожую и коридор между комнатами, он успел сообщить им, что это не весь товар, что у него на рынке свои азербайджанцы, что фруктов будет намного больше и что со второй теплой машиной он уже практически вопрос решил. Вполуха слушая его бормотание, Филя понял, почему эта квартира благоухала мандаринами. Человечек скупал по дешевке у городских торгашей все, что могло померзнуть на их не отапливаемых теперь складах, и срочно переправлял этот нежный товар в улусы, где цены падать не собирались. Навар, судя по всему, обещал быть большим, поэтому человечек искренне радовался городской аварии.
