— Итак, друзья мои. Снова пришел тот день, которого мы все так ждали. Мир, который не помнят наши дети, исчез безвозвратно в неукротимом огне Рагнарёка, но природа по-прежнему на нашей стороне. Она дает нам, кров, тепло и еду. Мы научились заново возделывать землю, растить деревья и добывать драгоценный пар, ставший для нас источником жизни. Сегодня на острова снова пришли тучные стада гринд, и эта милость богов заслуживает новых жертвоприношений, которые не заставят себя ждать! — толпа охотников одобрительно зарокотала. — Сигнальные костры горят. На нас надеятся наши близкие и наши семьи. Так не ударим же в грязь лицом. Я вижу множество новых и молодых лиц. Ребята! Сегодня многие из вас впервые выйдут в море и станут закаленными в охоте мужчинами. Опытные, поддержите и наставьте их! Я буду среди вас! Как охотник, я поведу вас вперед! Запомните этот день! Удачной ловли. И пусть сегодня каждый добудет столько скиннов
[41]
, сколько сможет унести с собой! Пускай эти священные воды снова вспенятся красным!
Речь старейшины была встречена бурными одобрительными криками, и потрясающего гарпуном Турнотура опустили на землю.
— В лодки!
Пытавшийся сохранить остатки цивилизованности, неумолимо дичающий и страдающий от голода человек, наплевав на «Овечью грамоту»
[42]
, как сотни лет назад, снова выходил на тропу войны, чтобы терзать, убивать, насыщать свою плоть и плоть себе подобных. Чтобы, подчиняясь древнейшему из инстинктов, выжить, несмотря ни на что.
Вон они! Приближаются! — крик Олафа в первой лодке, где находился и старейшина, заставил всех крепче стиснуть свои орудия и приналечь на весла.
В нескольких лигах впереди от ближайшего острова соседи с криками, усиленными мегафонами, гнали стадо китов. Черные спины и плавники мелькали в пенящихся водах Атлантики, быстро приближаясь.
Рассевшиеся по лодкам китобои умело маневрировали веслами, окружая приблизившихся гринд, которые, поддавшись панике, бросились было врассыпную, стараясь защитить детенышей. Суденышки располагались широким полукругом для последующего загона в сторону бухты или фьорда. Но атакованные животные не хотели сдаваться без боя.
Засвистели гарпуны, зажужжали разматываемые канаты, утлые суденышки заходили ходуном, и вода закишела могучими плавниками.
— Олаф, целься точнее, вон в того, крупного! Похоже, это вожак! — проорал орошаемый брызгами Турнотур, когда перед их лодкой вздыбился трехметровый хвост с раздвоенным плавником на конце. — Осторожнее!
Качнувшись, задние плавники гринды с размаху пришлись ровно по центру соседней лодки; с треском брызнул фонтан ломаной древесины, закричали выброшенные за борт зазевавшиеся рыбаки. Сражение было в разгаре. Моросивший дождь с примесью первой снежной крошки усилился.
В воздухе запахло солью, потом и металлическим привкусом жирной китовей крови, распалявшей охотничий азарт людей. Золотистые волосы Олафа обагрились красным. Адреналин, подобно окружавшим со всех сторон волнам, перекатывался через край. Зрелище морского сражения человека с природой было поистине эпическим.
К берегу уже спешили женщины и дети, вооруженные счетчиками Гейгера (мясо мигрирующей рыбы могло нести в себе дозу гамма-излучения), чтобы помочь первым возвращавшимся мужчинам свежевать выбрасываемые на берег туши.
И вскоре алый прибой, будоража нервы китобоев, запенился на гальке, словно кипучая кровь. Все смешалось. Крики рыбаков, предсмертные вопли выброшенных на берег животных, взмахи топоров и копий, в клочья разрывавших брызгавшую кровью плоть…
Ядерный Молох, словно пресытившийся гладиаторской экзотикой римский патриций, в своей смертельной усмешке снова столкнул человека и животное, обезоружив первого, дав ему в руки палку и камень и вновь уравняв шансы. Трещали кости, рвалось мясо, брызжа алой капелью, дружно работали пилы…
Этим утром добыча «Братства» превзошла самые смелые ожидания. Вытаскивавшие лодки на сушу охотники ликовали, обнимались и, сменив гарпуны на топоры и двуручные пилы, с новыми силами принимались за свежевание еще живой, бьющейся в агонии добычи. Для транспортировки огромной туши самца-вожака пришлось выделить один из гусеничных тягачей, который, с рычанием харкая паром из вмонтированного в корпус котла, сдавал задом, взрыхляя почву траками.
Несколько местных менестрелей, вооружившись инструментами из овечьих выменей, сделанных наподобие волынок, раздували щеки, стискивали зубами мундштуки вставленных в кожаные мешки трубок, выводя бравурно-задиристую мелодию «Охотники на берегу», подобающую событию.
— Добрый улов, — оценил Турнотур, ступая на прибрежную гальку и обнимая подошедших к нему жену и Милен. — Теперь этого хватит, чтобы перезимовать. Эгей! Тушите костры!
Но начинающийся день преподнес ликовавшим островитянам еще один сюрприз.
— Смотрите, там! — оторвавшись от разделки огромной туши потопившего лодку вожака, Олаф древком топора, с которого веером брызнула кровь, порывисто указал на горизонт. Туда, где в кроваво-красную гавань вплывало еще одно черное тело. — Что это?
Но это был не дельфин, а огромная спина подводного атомохода, над палубной надстройкой которого гордо реял такой же алый, как и пенящийся океан, российский Андреевский гюйс.
После злоключений в «Дигнидаде» поддерживаемая снотворным Лера несколько дней провела в беспамятстве. Верная Чучун- дра не отходила от больной ни на шаг, то засыпая у нее на груди, то устраивая себе гнездо в разметанных по подушке слипшихся от испарины волосах.
Стараясь не встречаться друг с другом, Батон и Мигель регулярно навещали девушку, пока она, наконец, окончательно не пришла в сознание. Один только вид друг друга по-прежнему вызывал у мужчин острую взаимную неприязнь. Каждый упорно не хотел признаваться себе в том, что виной всему была простая человеческая ревность, и пытался искать изъяны соперника.
Каждый втайне стремился первым оказаться рядом, когда Лера придет в себя. Хотя глубоко внутри, к своей обиде и разочарованию, Батон уже давным-давно понял, какой выбор сделала его подопечная. Но извечная мужская упертость и железобетонный максимализм упорно не желали сдаваться без боя.
Вопреки ожиданиям, первыми лицами, с которыми встретилась девушка, открыв, наконец, глаза, были хоть и осунувшиеся и бледные, но все так же привычно улыбающиеся рожи Паштета и Трески. В ноздри мягко прокрался восхитительный запах свежесваренного бульона из рыбьих потрохов.
— С возвращением! — поприветствовал Треска, ставя на столик рядом с койкой дымящуюся тарелку, в которой неторопливо кружились желтые пятнышки жира. — А мы тут тебе выздоровительного, так сказать, принесли.
