– Бросьте, – снова прервал его русский, отчего цвет лица коменданта усилился на пару тонов. – Никто не сомневается в вашей компетенции. Иначе бы вам не поручили такую ответственную задачу. Но командование посчитало, что будет разумным в преддверии операции вывезти из лагеря три-четыре сотни наиболее беспокойных военнопленных. Вы собираетесь оспорить его мнение?
Мнение командования комендант оспаривать не собирался, но то, что сам этот приезжий гауптштурмфюрер его сильно разозлил – было видно. Однако комендант сумел сдержаться. Хотя высказать свое неудовольствие тем, что его до сих пор не поставили в известность о предстоящих действиях, посчитал необходимым. Хотя бы косвенным образом.
– Когда будет произведена эвакуация отобранного переменного состава? – нарочито раздраженно поинтересовался он.
– По плану – сразу после обеда. Иначе за каким чертом я с утра сижу в этом кабинете, – с не меньшим раздражением в голосе ответил русский.
– Хорошо, я распоряжусь подготовить охрану.
– Не беспокойтесь. Охрана прибудет с машинами. Наверху решили не ослаблять приданные вам силы даже на некоторое время.
– Ладно. Я отдам необходимые распоряжения, – уже едва сдерживаясь прорычал комендант, после чего перевел свои налитые кровью глаза на Ойбеля.
– А где гауптштурмфюрер Легловски?
Но вместо обершарфюрера снова ответил русский.
– Он вернулся в управление Stalag 352 вместе с машиной, которая меня привезла. Я думаю, он прибудет вместе с конвоем. Впрочем… – тут русский усмехнулся, – кто может знать планы вышестоящих кроме них самих?
Комендант молча кивнул и вышел из кабинета. Густав шумно выдохнул.
– Герр…
– Гауптштурмфюрер, – с небрежной усмешкой напомнил ему русский.
– А-а-а… да-да… то есть… так точно, – опомнился Ойбель. Но не удержался, чтобы не укорить:
– Вы разговаривали с комендантом таким тоном…
– …который совершенно точно отбил у него желание пригласить меня отобедать вместе. Ну, куда я сунусь в таком тесном мундирчике-то? – русский хлопнул себя по груди. – Это пока я сижу – еще ничего, а вот если встану, сразу станет ясно – что не мое…
Похоже, вся ситуация его не злила, а забавляла. Возможно потому, что он не понимал всей ее серьезности. Но поскольку от этого зависела жизнь самого обершарфюрера, тот счел своим долгом ее прояснить:
– Комендант непременно позвонит в управление…
– Где ему подтвердят все, что я только что сказал.
Густав ошалело уставился на русского. Они что, захватили управление? Да нет, не может быть… Скорее всего, они просто перерезали кабель, ведущий в управление, и замкнули его на себя. Как и кабель, ведущий из управления в их лагерь.
– Но… но герр комендант может потребовать соединить его с начальником…
– И ему ответят, что начальник убыл на доклад к штандартенфюреру Либке, или на совещание, или готовить конвой. И его заместитель тоже. Ну, или, кого он еще захочет услышать, – усмехнулся русский. – Успокойтесь, обершарфюрер, сегодня до вечера мы сможем купировать любую возникшую угрозу. Вот дальше – вряд ли. Ибо пойдет накопление всяческих нестыковок – от незнакомого и не меняющегося в течение суток голоса, отвечающего по тому или иному телефону, до отсутствия реакции на получаемые распоряжения. Но нам ведь дальше и не надо, – и русский весело подмигнул Ойбелю. А у того засосало под ложечкой. Значит, все решится сегодня. Вечером или ночью. Да плевать когда, в конце концов! Единственное, что должно волновать Густава, – как выжить и… и не попасться. Русский разглядывал его с насмешливой улыбкой. А потом внезапно выдвинул ящик стола и вытащил из него лист бумаги.
– Пишите, обершарфюрер.
– Что?
– Заявление о согласии на сотрудничество с НКВД. Я думаю, нашим органам не помешает человек, который сможет сообщать им точную информацию о попавших в плен наших военнослужащих, согласившихся на сотрудничество с немцами. А взамен я обещаю сильно постараться, чтобы во всех наших будущих перипетиях вы бы остались не только живы, но и вне подозрений.
Сказать, что эту бумагу Ойбель написал с немалым облегчением – это ничего не сказать! Впервые за весь этот свинский день у него появилась слабая надежда на то, что ему удастся вывернуться из этой ужасной ситуации без особых потерь. Он сам себе не мог сказать почему, но этому русскому он доверял куда больше, чем кому бы то ни было из окружавших его сейчас людей. Этот – должен был справиться со всем, что попытается ему помешать…
Звонок раздался неожиданно. Они как раз закончили, наконец-таки, с отбором тех, кого русский собирался забрать с собой, причем, по нему было явно видно, что русский сильно сожалеет о том, что вынужден прекратить отбор. Он совершенно точно был не против забрать больше, но, видно, был чем-то ограничен. Возможно, наличием автомобилей, а может, чем-то еще. Как бы там ни было, они закончили отбор и сейчас занимались тем, что обершарфюрер упаковывал в ящики личные дела отобранных военнопленных, а русский с пулеметной скоростью печатал на пишущей машинке списки перемещаемых… Когда стоящий на столе гауптштурмфюрера Легловски телефон разразился резким дребезжащим звуком, Ойбель испуганно вздрогнул. А вот русский просто прекратил печатать, спокойно снял трубку и бросил в микрофон:
– Ja? – после чего около минуты слушал то, что ему говорили. Затем он спокойно произнес: – Jawohl! – и, положив трубку, развернулся к Густаву и улыбнулся.
– Ну что ж, обершарфюрер, вам придется ненадолго покинуть меня и отнести списки в организационный отдел.
Ойбель замер. Это… как же… русский готов отпустить его? Одного?! Но ведь…
– И вот что, обершарфюрер, – усмехнулся русский, – меня достаточно сложно убить. Так что я гарантирую вам, что в случае если вы попробуете поступить вразрез с только что подписанным вами обязательством, – тут он похлопал себя по карману, в которое убрал подписанное Густавом заявление, – я не буду убивать вас сам, а предоставлю это право вашим бывшим соратникам.
Ойбель сглотнул и кивнул, показывая, что все понял и не будет делать никаких глупостей. После чего взял протянутые ему списки и выскочил из кабинета.
В кабинет он вернулся только через полчаса. Ну а что вы хотели? Перед передачей списков в организационный отдел их следовало утвердить у коменданта. Потом пришлось выслушать вопли начальника организационного отдела обер-лейтенанта Шнейдемана, который грозил накатать докладную на гауптштурмфюрера Легловски за то, что тот вот так вот ставит его перед фактом, не дав времени организовать все как положено. Затем он был вынужден поприсутствовать при ругани Шнейдемана с начальником охраны лагеря…
В общем, когда Густав, с дрожью в ногах, распахнул дверь их с покойным Легловски кабинета, он был готов ко всему… но не к тому, что он увидит русского, одетого снова в свою собственную форму. Правда, с некоторыми отличиями. Русский был без оружия, босой и без поясного ремня. То есть на первый взгляд почти ничем не отличался от любого другого русского военнопленного, находящегося сейчас на территории лагеря. Ну, за исключением несколько меньшего размера щетины, большей чистоты самой формы и… запаха. То есть его отсутствия. Переменный контингент лагеря не обеспечивался ни помывкой, ни стиркой, поэтому воняло от них…
