Завод и город шли к катастрофе, а мы сидели на берегу реки и даже не наломали кольев, чтобы отталкивать трупы от берега.
* * *
Но пока что мы с Михалычем собирали цитрусы. Уныло, без прежнего огонька – дотянуть бы до зимы. И Кен ходил потухший, а всего-то чуть больше года в инженерах отгулял. И Джейн какая-то нервная.
Давно прошла эйфория первых лет, когда мы считали пиндосов за необходимое и терпимое зло, когда говорили себе, что они – рабы штаб-квартиры и это их жалеть надо, а нам-то, простым сборщикам, все трын-трава. Если менеджерам приказали заниматься идиотизмом на производстве, остается только им сочувствовать, а самим – не рыпаться и не подставляться. Едва ли не с умилением заводчане наблюдали в пиндосах черты постепенного обрусения и ждали, что вот-вот они станут похожи на обычных американцев, к которым мы привыкли с детства…
У нас вообще было много детских иллюзий. Понятия «русский», «американец», «производство» и «начальник» мы рассматривали по отдельности, не догадываясь, какую невкусную кашу на машинном масле завод сварит из этого пшена. Тем труднее нам пришлось: мы с американцами учились в одной школе, «тупого пиндоса» считали фигурой из анекдота и наивно полагали, что раз мы все такие клевые ребята и у нас такая дружба народов, это нормально. Да мы вместе горы свернем.
Ну и приперлись, значит, строить космодром, детишки.
Думали, сначала будет все как в гаражах: понаделаем автомобилей – и давай на них кататься. А потом станет по-взрослому: насобачимся крутить гайки – начнем инженерить и дизайнить. Научимся делать это хорошо – начнем строить заводы. Как наши отцы. У них ведь получилось.
Мы просто не понимали, что такое производство и как оно плющит человека вместе с его национальным менталитетом и местным колоритом, будь он хоть русский, хоть нерусский. Как пиндосит не по-детски. Загоняет в тренд кувалдой.
Не получилось на заводе дружбы народов.
Единственным нашим другом среди пиндосов был Железный Джон, даром что железный. Остальные вызывали желание, мягко говоря, вколотить немного разума. Глядя на них, я вспоминал своего армейского лейтенанта, сдуру уверенного, что его должны уважать за звездочки на погонах. Думали, он поумнеет, если случайно упадет в мазут. Не тут-то было. Он потом еще в краску упал, и опять никакого эффекта.
Когда заводом рулил отец Кена, здесь была почти демократия – ровно настолько, насколько демократия полезна на производстве. Увы, мы знали те благословенные времена только по рассказам старших. На нашу долю не хватило.
Администрация Пападакиса боялась собственной тени, жила по принципу «как бы чего не вышло» и тратила огромные силы на пустую бюрократическую возню – совещания, оповещения, доведения под роспись, месячники по улучшению и повышению, декады контроля и кварталы борьбы. Сплошная показуха, зато пиндосы всегда имели, что доложить в штаб-квартиру. Мы бы, конечно, на все это чихали, если бы оно не доставало каждого. А ты что сделал для борьбы? А почему молчишь на совещаниях? А где ты еще не расписался?.. Дирекция пинала среднее звено, среднее звено пинало русский менеджмент, а русский менеджмент, который обычно в таких ситуациях пинает балду – он ведь не самоубийца, – до того опиндосел и потерял всякий нюх, что с утра до ночи пинал рабочих.
Это у дирекции была забота номер два после отчетов перед штаб-квартирой – расколоть русский стафф и держать в расколотом состоянии. Менеджменту дали понять, что у него нет национальности. То есть он сам выбирает: пиндосы могут его возвысить до себя или опустить до уровня туземца. Возвышение предполагало вкусные бонусы и общение как бы на равных. Терять бонусы и терпеть плевки в душу никто не хотел (точнее, в менеджеры брали тех, кто не захочет). Поэтому если тим-лидеры были в большинстве своем нормальные ребята, то уже мастера участков смотрели на рабочих строго как на потенциальный источник неприятностей.
А еще они, твари, все стучали друг на друга и на нас. Мелко и противно ябедничали.
Слегка оживляли пейзаж немногочисленные американские лузеры, отправленные прозябать в Россию, скорее всего за алкоголизм. Им было уже до такой степени все до фонаря, что они бродили по заводу с опухшими мордами и ругали пиндосов. Иногда они трезвели и с каким-то мазохистским наслаждением включались в борьбу за эффективность. Или креативность, хрен редьки не слаще.
На словах у нас каждый боролся за эту муть. Еженедельно работяг собирали на «совещание по эффективности» и доставали расспросами, требуя умных предложений и далекоидущих выводов. А уж молодым линейным инженерам вроде Кена и Джейн эффективность вообще снилась. Приезжала на ночной кобыле, если вы понимаете, о чем я.
К несчастью, все это была громадная, в масштабах целой компании, психодрама: начальники делают вид, будто им интересно наше мнение, а мы делаем вид, что думаем, будто им и правда интересно.
Тут и не захочешь, а начнешь жаловаться на жизнь и ругать пиндосов. А там и до нарушения технологии недалеко. Чисто ради протеста. Ведь любой у нас знал, что ни одна инициатива снизу, даже самая продуманная, больше никогда не пойдет в разработку. И вся борьба борьбучая затеяна ради обмана и самообмана. Рудимент эпохи, когда «командный дух» и «верность фирме» были не пустыми словами. Теперь это не сплачивало, а только разобщало. Больно смотреть, как взрослые люди учинили на производстве нелепую ролевую игру – и приучают к ней молодых.
И ладно бы они прикидывались добренькими. Хваленой американской толерантности в этих упырях почему-то не наблюдалось вовсе, зато нос задирать перед туземцами они умели еще как. Год от года борзеть получалось у них все лучше, и от реальности они отрывались все заметнее. Откуда их таких выкопали, а главное, зачем свалили это счастье нам на голову, я долго не мог сообразить, пока Кен не объяснил.
– Нечему удивляться, – сказал Кен, – они ведь ссыльные.
От изумления я немедленно выпил.
* * *
Дональду Маклелланду надо было поднять завод фактически на пустом месте, в полумертвом городе, вопреки местному колориту и особенностям национального менталитета. Деньги компании и ее политический вес ничего не решали в нашей глубинке, где Америку считали врагом рода человеческого, мировым жандармом, Содомом и Гоморрой, нужное подчеркнуть. Уговорить местные власти фирма могла на всякое, но реально опираться приходилось на живых людей, которые встанут к конвейеру. И либо они все раскрутят, либо все обломают, это уже зависит от тебя – как ты им понравишься, морда пиндосская. Неважно, что трудовой договор позволяет выгнать любого в пять минут без объяснения причин. Ну, выгнал ты его – на замену придет другой, еще хуже. И всегда найдется еще хуже, Россия богата талантами. И на конвейере настанет ад кромешный. Не везти же сюда чурок: во-первых, это неконцептуально, во-вторых, чурок тут сожрут вместе с заводом. Короче, у Маклелланда не было выбора.
Поэтому Дон сколачивал из рабочих и управленческого аппарата команду, где все друг друга уважают и каждый чувствует личную ответственность за общее дело. В те дни «заводские» стали почти мафией и страшно гордились этим. Каждый мальчишка с Левобережья мечтал вырасти не просто «левым», а именно «заводским».
