Он был уверен – после Перми у него в жизни начнется новый этап. Его наконец-то заметят, его работы займут давно заслуженное место в столичных галереях, к нему начнут обращаться с заказами олигархи, на него обратят внимание меценаты, всевозможные фонды, раздающие гранты…
Новый этап действительно начался – с листа пористой акварельной бумаги, пришпиленного к кухонной двери их съемной двухкомнатной квартирки в Печатниках. На листе размашистым Веркиным почерком было написано: «Я ушла. Навсегда. Между нами все кончено. Ключи отдаст Юля. Прощай».
Юля – это была Веркина подруга, администратор в театре Российской Армии, где Верка проработала несколько лет. За годы совместной жизни супруги Сотниковы, конечно, несколько раз ссорились до скандала, Верка уходила от Олега – и искать ее нужно было в мрачноватой сталинской квартире на Таганке, у Юли, которая выступала в роли третейского судьи.
Потом наступало примирение, семейная жизнь возвращалась в привычное русло. Олег решил, что в этот раз будет то же самое, хотя его несколько насторожило, что исчезновению Верки не предшествовали никакие размолвки. Кроме того, Юля уже неделю нежилась на берегу Красного моря и должна была отдыхать там еще столько же.
Отсутствие «универсального примирителя», как называла себя сама Юля, не смутило Сотникова, и он, даже не переодевшись, отправился на Таганку, уверенный, что вечером они с Веркой лягут в супружескую постель уже у себя дома.
Легли…
Постояв у подъезда, Олег мысленно послал на голову неверной жены и ее шкафообразного ухажера все мыслимые и немыслимые проклятия, какие только знал. Злость, скопившаяся внутри, требовала выхода. Она просто распирала Олега, грозя, если он не найдет способ выпустить пар, разорвать его на части.
От души засадив ногой по приподъездной урне, Олег двинулся прочь, скрипя зубами и бросая на встречных прохожих такие взгляды, что люди отводили глаза. Он думал о двух вещах – о том, что он теперь рогоносец и о том, как отомстить. С местью все получалось банально: отвертку в печень шкафу, Верке с правой в пятак и доработать ногами. Олег мысленно представил окровавленное лицо жены, ее мольбы о пощаде – и ему стало нехорошо.
«К черту месть! – решил он, выходя из переулка к «Марксистской». – Благородные люди не мстят. Ну или мстят потом, потому что…» И тут в голове возникло: «Месть – это блюдо, которое нужно подавать холодным». Олег не помнил, откуда он это знает, но, получив такое весомое обоснование, с облегчением отложил месть в долгий ящик.
Оставались рога. Знать, что тебе изменил любимый человек, было невыносимо, гнусно, мерзко и отвратительно. Сотников, не дойдя до спуска в подземный переход десяти шагов, остановился, достал сигареты, повертел пачку в руках, огляделся.
Улица, остановка автобуса, буква «М» над облицованным гранитом входом в подземку. Дома, рекламные щиты, голые деревья. Грязный снег, окурки, три дворника в оранжевых жилетах, одновременно разговаривающие по телефонам. Застывшие в пробке машины, серое небо и высоко-высоко, на уровне крыш, замотавшийся ниткой за натянутый между домами провод красный воздушный шарик, единственное ярко пятно в сегодняшнем дне.
В этот момент Олегу очень захотелось уехать. Не куда-то, а – отсюда. Из этого города, где он уже десять лет бился как рыба об лед, пытаясь стать хоть кем-то, хоть что-то сделать, куда-то продвинуться, вмонтироваться в пестрый московский конгломерат из людей, денег, товаров, искусства, смерти и безразличия.
Он так стремился попасть сюда, он потратил несколько лет на то, чтобы закрепиться, чтобы стать своим в тусовке художников, чтобы его картины стали появляться на сборных выставках, он познакомился с нужными людьми, его начали приглашать на арт-проекты, у него вот-вот должен был появиться толковый меценат и заказы…
Верка разрушила все одним движением руки. Нет, не руки, судя по всему, там двигались другие части тела. Олег снова заскрипел зубами.
Уезжать, конечно, глупо. Здесь нужно другое. Сейчас, уже без Верки, Сотников сможет спокойно, ни на что не отвлекаясь, погрузиться в творчество. У него начнется совсем другая жизнь. Он будет работать – много, вдохновенно! Он добьется славы и успеха, его картины станут покупать самые богатые люди в этой стране и за рубежом. У него появится не только своя квартира на Смоленке, но и собственная мастерская в мансарде на Арбате! И тогда Верка…
– Да на хер Верку! – вслух произнес Олег.
– Что вы сказали, простите? – повернулся к нему проходивший мимо пожилой мужчина в старомодной дубленке и меховой шапке.
– Да пошел ты! – окрысился на него Сотников, сунул сигареты в карман куртки и пошел к остановке.
План на ближайшую жизнь был в общем и целом сверстан, осталось отшлифовать детали, а потом позвонить Мельману, Коле Приветину, Марианне Владимировне, еще кое-кому, позитивно поговорить, дать понять, что у него все хорошо и что он, живописец Олег Сотников, готов на все и даже более, поскольку ощущает небывалый творческий подъем и…
Олег понял, что в его замечательном плане одно слово звучит фальшиво, и слово это «позитивно». Какой, к бебиной маме, позитив, когда на душе скребутся даже не кошки, а шанхайские барсы?
«Надо выпить», – решил Сотников и поежился, все же морозец сегодня был весьма ощутимый, не как в Перми, конечно, там давило за тридцать, но градусов двенадцать, не меньше.
С выпивкой в жизни у Олега ситуация была неоднозначная: он ее любил, а она его – нет, и всякий раз отвечала Сотникову на любовь пьяными дебошами и тяжелыми похмельями.
«Я немного, – сказал себе Олег. – Для успокоения нервов и поднятия настроения. Сейчас позвоню Айвазовскому…»
«И вы будете бухать три дня, пропьете все оставшиеся у тебя деньги, а потом ты будешь неделю валяться в депрессии, маяться животом и чувством вины», – ехидно ответил Сотникову внутренний голос.
Олег вздохнул. Внутренний голос был прав – Вазика Григоряна по прозвищу Айвазовский, художника по керамике и близкого приятеля Сотникова, нельзя было выбирать в качестве компаньона, уж слишком легко он срывался в омут алкогольного безумия и тянул за собой, как гиря, привязанная к ноге.
«Да и никого не нужно звать, – решил Олег. – Сяду вот сейчас на автобус, доеду до ближайшего кабака, зайду, возьму две по сто, соляночку и салатик, а потом домой, отдыхать».
Сказано – сделано. Сотников повеселел, закурил и выпустил на мороз густое облако дыма. Сквозь него он увидел подъезжающий автобус с трехзначным номером. Куда он идет, Олег не знал, но в принципе ему было все равно.
Ехать пришлось неожиданно долго. Автобус шел замысловатым, хитрым маршрутом, то ковыляя по закоулочным дорогам, то пробираясь через промзоны, то надолго застревая в локальных пробках на безвестных перекрестках. Олег вертел головой, вглядывался сквозь то и дело запотевающее окно в окрестные дома и пытаясь обнаружить уже даже не ресторан, а какое-нибудь кафе или любую другую забегаловку, где ему нальют в стакан иллюзий и бросят льда.
