– Нет.
– Ничего особенного. Самые обычные обыватели, у которых крыша поехала на почве насилия и общего произвола. В один прекрасный день человек брал бластер, выходил на улицу и открывал беспорядочную пальбу по прохожим. Прежде чем его обезвреживали, успевал убить десять, двадцать, тридцать человек...
Вскоре волна насилия превратилась в эпидемию: из бластеров палили практически все – даже подростки и женщины; первые – насмотревшись гипнофильмов, вторые – из мнительности, когда им мерещилось, что случайный человек, вошедший вместе с ними в лифт, решил на них напасть. Хотя после шести вечера из дома никто уже не выходил, все равно морги были переполнены, а средняя продолжительность жизни сократилась до тридцати пяти лет. Наконец правительство запретило бластеры, но это мало что изменило. Люди быстро обнаружили, что самым обычным кирпичом можно вышибить мозги ничуть не хуже. Вы согласны, что можно?
– Вполне.
Я с опаской смотрел на брызжущего слюной здоровяка, кометой носившегося мимо меня, и, пожалуй, не очень удивился бы, если бы он извлек откуда-нибудь этот самый кирпич и решил поставить эксперимент на мне. Пробежав по кабинету еще кругов десять, доктор Астров продолжил:
– Наконец наступил момент, когда цивилизация на Гуманаде оказалась на грани самоуничтожения. Всеми овладела безысходность. Казалось, выхода нет, но тут появился он, Евлогий Зачатьевский, самый светлый и бескорыстный ум во Вселенной. – На глаза доктора навернулись слезы, которые он быстро утер ладонью. – В юности Евлогий учился в семинарии, занимался философией, вел на телевидении популярную дискуссионную передачу. Став же главой правительства, решительно разогнал всю коррумпированную верхушку и сумел воплотить в жизнь уникальную систему, которую вывел прежде теоретически, подведя под нее философскую базу евлогианства.
– Как-как? Евлогианства? – переспросил я с иронией, но тотчас прикусил язык, увидев, какой взгляд бросил на меня доктор.
– Не осуждайте то, чего не понимаете! Евлогий рассуждал так: отчего мы, люди, портим все, к чему ни прикоснемся? Что в нашей природе уподобляет нас расползающемуся мазутному пятну и с чем в первую очередь нужно бороться? Каким образом человечество – популяция в общем-то во вселенских масштабах очень небольшая, даже крошечная, – ухитряется замусоривать, портить и приводить в негодность целые галактики? Почему там, где прошли мы, нарушается гармония, кажущаяся такой устойчивой? В чем, наконец, состоит главная причина нашей порочности – биологической, моральной и популяционной? Вот вы как думаете?
– Ну и в чем же? – нетерпеливо спросил я, не желая затевать ненужный диспут.
При закрытых окнах и дверях уже трудно стало выносить исходящий от доктора запах, к тому же я вдруг сообразил, что таможню могут запереть на ночь и тогда снова придется ночевать в гостинице, о которой и вспоминать было неприятно.
Доктор Астров перестал бегать и вперил в меня проницательный взгляд.
– Евлогий доказал, что причина нашей вселенской порочности... – тут доктор сделал внушительную паузу и поднял вверх палец, – ...в том, что люди не уважают живое!
– В каком смысле? – удивился я.
– Во всех. И как процесс, и как явление, и как обобщающую категорию. Мы потребительски относимся к другим видам биологических существ и средам их обитания, а в конечном счете презираем и человеческую жизнь. Как следствие, наша цивилизация держится на убийстве, разрушении и насилии, а это все верные спутники смерти, влекущие человечество к самоуничтожению. Вот, собственно, основная доктрина его философии – упрощенная, разумеется.
– Ну и как же ваш Евлогий Зачатьевский боролся с глобальным неуважением? – спросил я.
– Я знал, что вы заинтересуетесь! – восторженно воскликнул доктор. – Его метод был гениально прост! Евлогий отменил на нашей планете все христианские заповеди, все гражданские законы, предписания морали, всю эту ненужную, изжившую себя рутину – и вместо нее подарил миру ТАУЖ!
– Что? – спросил я.
– ТАУЖ – Тезис Абсолютного Уважения к Жизни. Ко всякой жизни. Внешне это заключается в полном запрете на убийство.
– Ну это везде запрещено, – возразил я.
– Ничего подобного. В других мирах, по судебной терминологии, убийством считается лишь сознательное, преднамеренное уничтожение человека или мыслящего гуманоида. А у нас убийство – это любой процесс, связанный с лишением жизни всего, что ею наделено. Нельзя убивать не только существо разумное, что само собой разумеется, но и животное, птицу, рыбу, гусеницу, вообще все, что входит в понятие живого. Нельзя даже сорвать лист с дерева, ибо, делая это, мы совершаем в отношении растения убийство отдельной его части.
– То есть между убийством человека, дождевого червя или сломанным кустом нет никакой разницы? – удивился я.
– Абсолютно. Убийство есть убийство – вне зависимости от объекта, насилие в отношении которого совершается. Даже микробов у нас запрещено истреблять, так как научно доказано, что они тоже являются живыми биологическими существами.
– Так вот почему я не мог купить мыла! – воскликнул я.
– Вы очень рисковали. Вас могли привлечь за оскорбление общественной нравственности. Только подумайте: мыля руки или принимая аспирин, мы убиваем разом миллиарды живых существ. По той же причине мы перестали убираться в наших жилищах и мыть пол – ведь на каждом сантиметре пола или стен кипит микроскопическая жизнь, для которой тряпка с хлоркой стала бы трагедией. Стократно лучше страдать от грязи (к этому, кстати, быстро привыкаешь), чем ощущать себя убийцей невинных биологических созданий.
– Как же вы ухитряетесь так жить? – ужаснулся я. – Неужели вам не случалось прихлопнуть сгоряча муху или разжевать вместе с яблоком гусеницу? И что же, вас теперь считают убийцей?
– Вы правы. Такое порой происходит, – угрюмо признался доктор. – Каждый провинившийся, даже если поступок его не замечен, должен отправиться в совестильню, написать на себя заявление и принять наказание. Обычно оно бывает не очень строгим: за раздавленную гусеницу назначают десять суток безвозмездных общественных работ, а за лягушку или мышь – месяц. Работать чаще всего приходится на фабриках, производящих искусственные протеины, жиры и углеводы – ведь, отказавшись от овощей, фруктов и мяса, мы должны их чем-то замещать. Те же, кто не может работать, выплачивают штраф.
– А ваш Евлогий? Он тоже вкалывает по месяцу за каждую раздавленную букашку или отделывается штрафом? – не удержавшись, спросил я, подумав одновременно, какой это отличный способ для вымогательства взяток и пополнения чиновничьих карманов.
Астров укоризненно посмотрел на меня:
– В молодости, до того как сложилась его философия, правитель Евлогий, разумеется, грешил, как и все мы. Когда же впоследствии он понял, какие преступления по неразумению совершал, то сам заточил себя в аквариум – тесную стеклянную комнату размером пять метров на три. Последние десять лет он не выходит из нее даже ради официальных церемоний. Какой характер! Какая самоотверженность! – Голос моего собеседника дрогнул.
