– Позови Кавалерию! Скажи: мы нашли Горшеню! – запоздало крикнула Рина.
– А-а! А ну сдох, чучело! Уши отгрызу! Копыта на холодец! – донеслось издали.
– Горшеня! – еще раз крикнула Рина.
Ей важно было отпечатать в сознании Штопочки хоть что-нибудь. Отбушует – вспомнит.
Демонстрируя чудеса цепкости, Штопочка посадила вертящегося жеребца на центральную улицу Копытова, пустую в этот ранний час, и пронеслась по ней из конца в конец. Зверь козлил и порывался подняться на крыло. Местные собаки с тихим воем прятались под киоски. На разъяренном жеребце Штопочка выскочила к месту, известному у местных как «Грибок».
Целая группа копытовских выпивох обомлела навеки, когда прямо на них в облаке пыли выскочил оскаленный, с красными глазами и поджатыми ушами крылатый жеребец с ругающейся девушкой на спине. Ушиб грудью неушибаемого и неубиваемого дядю Толю, перенесшего пять контузий и два тюремных залета, снес раскинутыми крыльями загулявших гастарбайтеров Михея и Жеку, порвал зубами сумку бывшего шахматиста Бориса, больше известного как Кноп, и унесся в неизвестность.
Дядя Толя поднялся с песочка, почесал татуированную грудь, плюнул, для порядка вспомнил маму и сообщил всему своему окружению:
– Ешкин кот! Все, ребята! С палевом пора завязывать!
Окружение слушало, удрученно внимая гласу разума.
Рина выволокла из-за гаражей дрожащего Гавра и вернулась на холм к Сашке. Тот сидел рядом с Горшеней. В четыре глаза они смотрели на пчелу, ползавшую по траве.
Рина, отдышавшись, присоединилась к ним. Пчелиная матка взбежала по ноге Горшени до колена и, тяжело взлетев, быстро набрала высоту.
– Она потеряется! Не найдет улья! – крикнула Рина.
– Другая покажет! – сказал Сашка.
– Какая другая?
Всмотревшись, Рина убедилась, что точек вправду две. Большая летит, а маленькая ее сопровождает.
– Моя пчела, – сказал Сашка с гордостью. – Она ее чистила минут двадцать. И все на лбу у Горшени. У него чуть глаза от умиления не слиплись.
Лихая девица Штопочка все же выполнила поручение. Причем, скорее всего, через кентавра, потому что иначе на Кавалерию пришлось бы дышать.
Директор ШНыра появилась спустя десять минут. Без седла, на Бинте. Как она заставила его взлететь, осталось тайной для самого Бинта. Угнетенный вынужденным трудолюбием, Бинт притворялся насквозь больным. До конца не определившись, какую именно болезнь симулировать, он припадал то на правое крыло, то на левое, устраивая в воздухе танцы насильственной смерти.
Долетев до холма, Кавалерия спрыгнула с Бинта и пошла к ним решительным шагом, но Рина внезапно поняла, что она не замечает луж. Она видела только Горшеню.
Горшеня вскочил и повернулся к ней спиной.
– Ты злая! Горшеня не будет тебя есть! – пригрозил он.
Кавалерия остановилась.
– Я попытаюсь это пережить, – сказала она, прилагая огромные усилия, чтобы не обрадоваться. Рина видела, как натягиваются уголки ее губ.
Но Рина уже твердо знала, что заставит ее улыбнуться.
– Горшеня выпустил пчелиную матку! – сказала она.
Рука стала слепо охлопывать карман в поисках очков.
– Кого-кого? Что за бред? – рассеянно отозвалась Кавалерия.
– Пчелиную матку, которую спрятал Митяй Желтоглазый. Она была у Горшени в голове! – настойчиво продолжала Рина.
Услышав о Митяе, Кавалерия подняла на Рину встревоженные глаза.
– Митяй? Пчелиная матка? Ты что-то путаешь!.. Митяй исчез триста лет назад. Он, конечно, нырял до второй гряды, но…
Рина молча ткнула пальцем себе под ноги.
Кавалерия опустилась на колени и стала разглядывать осколки внутренней перегородки горшка. Взяла в руки, осторожно лизнула.
– Похоже на мед! Но это опять же ничего не доказывает! – сказала она упрямым голосом человека, который категорически отказывается быть счастливым.
Вблизи послышался неясный звук. Кавалерия вскинула голову. Гул стал громче. Окруженная слабым сиянием, пчелиная матка облетела одиноко растущее дерево. Спутать с рабочей пчелой ее было невозможно – она была крупнее, сильнее, она была королева, наконец. Выбив дождевые слезы, пчелиная матка задела рябиновые ветви и, намокшая, отяжелевшая, резко опустилась вниз. Коснулась Сашкиных волос – он ощутил литую, совсем непчелиную мощь. Снова взлетела и, приглядываясь, сделала несколько кругов вокруг Рины.
Рина протянула руку. На ладонь пчелиная матка ей так и не села. Опустилась на запястье, некоторое время покрутилась и неохотно полезла в рукав. Вела она себя при этом независимо – как снисходительная королева.
«Случайно не подумай, что ты делаешь мне одолжение! На самом деле все наоборот!» – сообщала она всем своим видом.
Кавалерия стояла рядом и смотрела. Присмиревшая, неузнаваемо тихая.
– Ну вот и она… Твоя пчела! – сказала она.
– Вы серьезно?… Да, нет, конечно! Она сейчас улетит и вообще захочет жить в улье, – хрипло сказала Рина.
– Все пчелы живут в улье! – произнесла Кавалерия тоном человека, который шлепает на документе печать. – Пчела прилетает к хозяину в трех случаях: когда нужно позвать его в ШНыр, в определяющие минуты его жизни или…
– … когда она ошиблась в человеке и ей нужно умереть, – угадав, закончила Рина.
– Только в твоем варианте это означало бы гибель всех пчел ШНыра. Сомневаюсь, что у Митяя еще припрятаны пчелиные матки, – сказала Кавалерия.
Она пристально разглядывала Рину, задумчиво покусывая дужки очков. Рине стало не по себе. Она не ощущала себя достойной такой пчелы.
– Ну тогда, может быть, вообще не стоит… – осторожно начала Рина.
Кавалерия покачала головой.
– Разлучить вас нельзя. Выбор пчелы всегда окончателен. Объяснить его невозможно – надо только с ним считаться.
Пчелиная матка щекотала Рину уже в районе локтевого сгиба. Потом повернула и поползла к выходу из рукава. Экскурсия по Рине была завершена.
Сашка протянул руку. Ему интересно было, коснется ли пчелиная матка его хотя бы вскользь. Однако выяснить этого ему не удалось.
– Не трогай! – завопил кто-то.
На Сашку сзади кто-то прыгнул. Он решил, что это выследивший их берсерк. Рванул плечо, освобождая правую руку. Ударить он сумел не сразу, да и бить пришлось вслепую, в прыгающее перед ним белесое пятно – они уже катились по траве.
Пятно куда-то провалилось. Сашка встал, удивленный, как легко далась ему эта победа. На траве, раскинув руки, лежал Витяра. В расстегнутой шныровской куртке, ушастый, нелепый, он напоминал слоненка из мультфильма.
– Он первым на меня бросился, – сказал Сашка виновато.
