По всем ощущениям, насаждение русофобии стало нормой государственной политики, в том числе в средствах массовой информации. По всем ощущениям, насаждение и пропаганда русофобии стали обоснованием и инструментом уничтожения политических свобод и лишения граждан России последних политических прав — замечу, в целом при одобрении Запада, который использует положение с политическими правами и свободами в России исключительно как инструмент ведения торга по конкретным коммерческим или стратегическим вопросам.
Эти условия не только обнажили известные нам слабости русского народа.
Эти условия болезненно выпятили привычную, старую проблему российского правозащитного движения, порожденную его европейской, западной по своему характеру, цивилизованностью.
Современная западная демократия исходит из того, что большинство практически любого общества способно защищать свои интересы автоматически и не нуждается при этом ни в какой поддержке.
Эта ситуация, хотя и в специфическом виде, существовала и в Советском Союзе, и правозащитное движение унаследовало этот подход как родовую травму.
Потому что в современной России большинство по вполне понятным культурно-историческим и политическим причинам не может защитить себя. В этих условиях забвение интересов большинства и эффективная защита интересов меньшинства объективно разрушают общество и поэтому, строго говоря, являются антиобщественной деятельностью.
Мы видели это на примере позиции правозащитников по отношению к Чечне, когда они по сути дела поддержали геноцид ее невайнахского, в первую очередь русского населения. Мы видели это на примере дела Иванниковой, которую чуть не посадили за то, что ее пытался изнасиловать армянин, а она смела попытаться защитить себя. Мы видим это на общем подходе, когда преступление русского против представителя иной национальности рассматривается как межнациональный конфликт, а преступление представителя иной национальности против русского — как бытовое преступление.
Понятно, что в этих условиях либо традиционное правозащитное движение постепенно изживет свою ошибку и начнет защищать всех, а не только некоторых, — и определенные подвижки к этому были, например, во время протестов против монетизации льгот и лишения граждан России права на жилье, — либо большинство, не желая умирать, породит собственное защитное движение, в том числе и правозащитное. Это новое правозащитное движение поневоле будет конкурировать со старым и неминуемо вытеснит его просто потому, что будет служить всем, а не только избранным.
Надо сказать, что я являюсь последовательным сторонником первого пути, но все мы видим, что в реальной жизни реализуется второй, ибо правозащитное движение большинства, еще не сложившись и даже не начав действовать, уже вытеснило из общественного сознания традиционных правозащитников. Об этом свидетельствуют многие уголовные дела, да и отношение общества к намерениям ввести суд присяжных в Чеченской республике, который — это понятно — легко может стать в лучшем случае инквизицией, а то и органом террора против российских военнослужащих и против российского общества в целом.
Данные вопросы можно обсуждать сколь угодно долго, но ситуация понятна, прозрачна и самоочевидна. Жизнь уже ответила на эти вопросы, и последует ли российская интеллигентщина за жизнью или будет заниматься привычным малоинтеллектуальным онанизмом, никого, кроме нее, не интересует и, по большому счету, не касается.
Реальный вопрос заключается совершенно в ином: кого мы признаем русскими, полностью равными себе и признаваемыми «своими»?
Есть два принципиальных ответа, два принципиально разных пути определения «русскости»: по крови и по культуре.
Выбор этих ответов для меня диктуется не нормами морали — я вполне допускаю, что у многих людей она своя, — а голым политическим прагматизмом.
Среди нас, и в России тоже, и в Москве, есть огромное число людей, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не смогут стать русскими по крови. Я помню, каким сложным в определенных сферах жизни в СССР было положение полукровок, искренне воспринимавших себя русскими в то время, когда окружающие не менее искренне считали их евреями. И кончилось это плохо: массовой эмиграцией.
И мы должны определиться, здесь и сейчас, сами с собой, чего мы хотим от этих людей.
Мы хотим, чтобы они были нашими врагами и работали против нас?
Или мы хотим, чтобы они были нашими союзниками работали с нами и в конечном счете на нас — так же, как мы в рамках честного сотрудничества будем работать на них?
Потому что от глобальной конкуренции — а мы участвуем в ней и во внутренней политике тоже — нельзя спрятаться под диван, она оставляет каждому только две позиции: либо по нашу сторону баррикад (или торговых сделок, или стола переговоров), либо по другую сторону.
Так вот, я хочу, чтобы всякий, кто в принципе, теоретически может работать со мной и тем самым отчасти на меня, работал со мной и на меня. А моими врагами, пытающимися меня уничтожить, становились только те, кто никем другим по объективным и никем, никогда и никак не преодолимым причинам быть не может.
А это означает, что от принципа крови при определении русскости мы должны решительно и категорично уйти к принципу культуры и сделать этот выбор осознанно и четко для самих себя.
Не потому, что вот эта еврейская девушка симпатична, а с тем грузином мы когда-то славно выпивали.
И не потому, что где-то и когда-то жил вечно живой в нашей памяти подонок Гитлер, который испортил репутацию принципа крови.
А потому, что иметь друга или, если он вам лично Неприятен, союзника в целом лучше, чем иметь врага. Из этого правила бывают исключения, но из разряда тех, которые лишь подтверждают правило.
И поэтому я думаю, что нам следует четко зафиксировать, хотя бы для самих себя, что русский — это не тот, у кого папа и мама русские, а тот, кто говорит по-русски, думает по-русски, носит в себе русскую культуру — пусть даже иногда и в неприглядных ее проявлениях, — и, главное, тот, кто хочет и, что очень важно, может жить в России по русским бытийным законам, по русским правилам общежития.
Это требует определенного великодушия и большой воспитательной работы — с использованием как кнута, так и пряника.
По официальным данным переписи 2002 года, в России живет 288 тысяч человек, считающих себя русскими и при этом не владеющими русским языком. Если поверить, что перепись не врет и они действительно существуют, — они могут считать себя хоть марсианами, но не могут быть русскими, потому что не знают русского языка.
Позвольте мне рассказать одну историю, действительно случившуюся в реальной жизни. Когда после войны бежавших на Запад выдавали Сталину, англичане выдали почти всех. А американцы дали возможность 10 тысячам русской элиты спастись и уехать в Америку. Помимо этих 10 тысяч русских они принимали решение и в отношении других национальностей — и, поскольку кого-то надо было все-таки выдавать, они решили выдать калмыков, которых всего было 500 человек.
