— И не говорите, что вами движет забота о ваших святилищах, кладбищах, алтарях — продолжил Цензорин свое обращение к карфагенянам. — Кладбища ваши, где были, там и останутся — под землей, алтари и храмы построите на новом месте. И эти новые храмы вскоре станут для вас родными. Не в храмах дело. Мы пришли уничтожить другое!
Именно. Старый Рим пришел уничтожить в Карфагене не только чуждую коварную ментальность, но и то, чего не мог уже уничтожить внутри себя — отход от традиционной крестьянской самобытности, поворот к морской торговле и широкому культурному обмену.
— Мы даем вам шанс начать с чистого листа, — примерно так завершил свою речь Цензорин. — Мы обещали, что Карфаген будет автономной провинцией Рима. И мы не обманули, поскольку считаем Карфагеном не город, а вас.
Красивый пассаж. А главное, верный, хоть и хитрый. Верный, потому что не мертвые стены Карфагена, а живые люди есть носители ментальности и идентичности, навыков, знаний, привычек… А хитрый потому, что, разрушив инфраструктуру, выковыряв мягкое тельце цивилизации из раковины города, римляне выбросили его в открытое поле, где оно иссохнет и неминуемо будет рассеяно ветром.
Цивилизация — это коралловое дерево. Миллионы мягких мелких полипов рождаются, живут и умирают незамеченными, оставляя после себя крохотный, почти невидимый глазу известковый кирпичик. А из этих кирпичиков складываются огромные известковые коралловые рифы. Исчезни вдруг полипы — останется мертвый коралловый риф. Или, в нашем измерении, пустые городские стены, которые заметет песок или одолеют джунгли. А если вдруг исчезнет «коралловый риф» в виде великих построек цивилизации, которые являются хранилищами культуры, мелким неутомимым человеческим полипам придется начинать строительство с нуля. Если вы хотя бы день работали над документом в компьютере, а потом из-за сбоя в системе всю дневную работу потеряли, на одну миллионную долю вы прочувствуете, что я хочу сказать.
Цивилизация — вот что главное. Она главнее нашей животности, нашего гедонизма, наших чувств, наших любовей, привязанностей, страданий… Помню, когда мой сын был еще маленьким и только-только постигал жизнь, все привычное взрослым казалось ему удивительным. Однажды притихший трех — или четырехлетний мальчик долго молча смотрел в окно автомобиля на Москву, после чего сказал маме:
— Нет, нуты представляешь, сколько всего нужно, чтобы построить город! Столбы-ы, провода-а всякие, стекло, чтобы окна делать, кирпичи, урны из железа…
Оглянитесь вокруг и удивитесь вместе с трехлетним ребенком — сколько всего нужно, чтобы построить город!..
Априорная ценность цивилизации интуитивно понятна каждому. Любимый герой американских блокбастеров — одиночка, спасающий мир. Почему такое разнесение по масштабу — одинокий человеческий полип, вклад которого в общее дело построения «коралла цивилизации» практически незаметен, и — целая цивилизация? Может ли она зависеть от героизма и решений одного человека? Разве что теоретически. История знает массу примеров, когда гениальные одиночки меняли пути развития своих цивилизаций, но чтобы само существование цивилизации зависело от воли одиночки… Не припоминаю. И вряд ли так будет. Отчего же современным искусством так любима эта тема — один человечек, спасающий мир от коварных пришельцев или дьявола, грозящего уничтожить все сущее?
Дело, мне кажется, не только в склонности искусства (тем более массового) к преувеличениям. А в том, что человечество подобным сравнением несравнимых масштабов раз за разом напоминает себе о том великом здании, которое построено им за тысячи лет. И о тех ценностях, которые оказались слегка подразмытыми гедонистическим индивидуализмом Городской Современности — о коллективных ценностях, берущих свое начало… нет, даже не в крестьянском и не в племенном укладе. А в стаде.
Уж простите меня за это словосочетание «коллективные ценности»… Хотел написать «всеобщие», но осознанно подставился под удар и употребил выражение, которое многим напомнит о нацизме, расизме, коммунизме… да, это все варианты коллективных ценностей. Я бы их назвал ценностями корпоративными. Сейчас лучшими людьми глобализированных элит все более осознается тот факт, что любые корпоративные идентичности и ценности должны уступить место макроколлективной, сверхкорпоративной, общепланетарной ценности — я бы назвал ее цивилизационной идентичностью. Впрочем, об этом мы еще поговорим в своем месте, а пока вернемся к несчастным пунийцам. Они страдают…
Экспрессивные пунийцы ждали послов в большом нетерпении, иные даже забрались на стены и стояли там несколько часов в ожидании, когда же покажется посольство. Как дети. И вот посольство показалось…
После оглашения римского решения город взвыл. В свойственной их ментальности манере пунийцы начали рвать на части послов, принесших дурную весть, городских старейшин, подписавших капитуляцию, случайных прохожих. Не меньше мужчин в этих погромах усердствовали и женщины.
Римляне не мешали. Они понимали, что сейчас происходит в душах пунийцев. У римлян была своя история, свои архивы, свои победы, свои легенды. В их архивах хранились записи о сотнях лет родной истории, они могли точно назвать имя двух консулов в любой год существования Рима, имена полководцев, имена героев. У них были тысячи книг. Они помнили перипетии партийной борьбы, когда и кем был покорен и присоединен к Риму тот или иной город, та или иная область. Они гордились своими обычаями, славными делами, храмами, предками и детьми. Они имели за плечами то, что делало каждого римлянина больше, чем отдельно взятым человеком — великую историю. Поколения предков смотрели на них. Причем смотрели почти буквально! В Древнем Риме существовал такой обычай: на похоронах уважаемого человека гости и родственники надевали на лица маски славных предков усопшего (эти маски хранились в доме покойного на почетном месте — рядом с трофеями, внимательный читатель должен это помнить). И так шли за гробом. Сыновья и внуки усопшего патриция в буквальном смысле видели, как их отца и деда провожают в мир теней его не менее славные предки. Когда-нибудь так же похоронят и их. А потом так же будут хоронить своих потомков они сами — уже в виде масок, надетых на лица потомков.
Цепь поколений. И в этой цепи нужно было оказаться достойным своих предков.
Римляне понимали: великая история, великие предки и великие подвиги есть и у карфагенян. А вот теперь ничего больше не будет. История цивилизации умрет вместе с городом, его архивами, его зданиями, его площадями и улочками, к которым были привязаны живой нитью разные памятные события. Взять хотя бы колонну Ганнона, погибшую в разрушенном Карфагене… Великий пунийский мореплаватель Ганнон за столетия до описываемых событий совершил беспримерное плавание вдоль западных берегов Африки, он дошел почти до территории современного Камеруна. Позже, через 2000 лет этот его подвиг смогли повторить португальцы на более современных кораблях — каравеллах. Много интересного видел Ганнон… Впечатленные его подвигом соотечественники поставили в Карфагене памятную колонну, на которой был целиком высечен судовой журнал этого великого путешествия. И любой взрослый пуниец мог объяснить любому карфагенскому мальчишке, для чего тут стоит эта колонна и что на ней написано. А к чему подходить мальчику вне города? Чем интересоваться? Волами да козами?
