Но внизу начинается что-то непонятное. После того как Талгат пожертвовал тремя людьми, показывая ложное местоположение отряда, спецназ должен по идее перестроиться и атаковать высоту по возможным проходам. Вернее, по единственному возможному, разделенному на несколько рукавов. То есть продолжать начатое раньше, хотя начатое раньше было вовсе не атакой, а простым поиском лазов и входов в пещеру. Талгат наблюдает, как совещаются вдали командиры. Бинокль мощный – хорошо приближает. Можно разобрать действо, хотя достать выстрелом даже из снайперской винтовки проблематично. В отряде нет хорошего снайпера, а те, что носят снайперские винтовки, только сами себя таковыми называют.
Но что-то в действиях отряда полковника Согрина, который откровенно командует и подполковником Разиным, хотя по должностям они равны, Талгату не нравится. Слишком Согрин нетороплив. Он даже заслоны не выставляет на ближних подступах к склону. По идее, эти заслоны должны выйти вперед, камней вокруг много, из этих камней необходимо устроить себе мощные брустверы, за которыми сам черт не страшен. А остальные должны в это время заслоны прикрывать от возможного обстрела сверху. А потом, когда брустверы для заслона будут готовы, должны пойти вверх остальные, а с заслонов уже должны прикрывать их. Потом подтягиваются нижние, занимают новую удобную позицию, и первые снова уходят вперед под прикрытием нижних. Классика боя на вытеснение...
Но Согрин рассылает в разных направлениях группы, демонстративно показывая Талгату распыление своих сил. Куда идут группы?
И только тут Талгат понимает, что готовится самый настоящий полноценный бой. Не тот, к которому привык спецназ. Да и боевики привыкли, что спецназ действует против них так – атакует с ходу, не дожидаясь поддержки других родов войск, пользуясь своим преимуществом в выучке. А здесь, похоже, планируется бой тот самый, что применяется обычной армией.
– Черти! Они авиацию вызвали... – с опозданием понимает вдруг Талгат...
* * *
Авиация дает о себе знать уже через минуту после возгласа Абдукадырова, никоим образом не слышимого спецназовцами. Тяжелое хлопанье мощных вертолетных винтов доносится издали. Гул и рев наполняют ущелье.
– Пару «стингеров» бы сюда... – говорит возбужденный Джазир.
– Можно было бы обойтись и российскими «иглами»... – спокойно отвечает Талгат. – Они ничем «стингерам» не уступают, только безотказнее, потому что грубее сделаны... Теперь главное – определить цель, которую они собираются расстреливать. Неужели Согрин так постарел, что поверил в наше бегство поверху... Не поверю. Поверху нас, конечно, можно вертолетами прижать. А вот понизу... А вот в пещерах... Там вертолеты нас не пугают. Что он задумал? Зачем ракетоносцы?
– Не знаю! – как великое откровение произносит Джазир.
– Когда вертолеты пригоняют?
– Когда цель есть?
– Какая цель? Где она?
– Может...
– Что?
– Еще какой-то отряд рядом?
– Кто слышал о каком-то отряде? Разведчики докладывали?
– Нет... Может, только что подошел...
– С кем ему здесь воевать? Не может здесь быть летом никаких отрядов, кроме нашего. Нас будут бомбить... Галерею разнесут, откроют проходы... Вниз... В нижние горизонты... Всем... Оставить посты наблюдения... Приготовиться к закрытию проходов...
И Талгат, сообразив, что задумал Согрин, толкает Джазира в спину.
– Беги...
И сам бежит, давая пример, потому что вертолеты уже выходят на позицию для атаки...
2
Младший Ангел мрачен и зол, гуляет по комнате, как Басаргин по своему офису. Руки за спину сложил, будто заправский арестант. Только Басаргин медленно ходит, шаги в такт слов примеряя, а Сережа быстро, нервно, словно мечется в клетке. Еще более мрачно смотрит на него Таку, похоже, ожидает объяснений, а он эти объяснения не может правильно сформулировать. Знает, что иначе поступить не мог, тем не менее его поведение не вписывается в рамки принятой концепции и даже во многом ее разрушает. Прячет глаза малаец Лари, даже на светящиеся мониторы не смотрит, а там цифры бегают, меняются. Впрочем, Лари уже проверял – это обычный поток международной информации, идущей для служебного пользования сотрудников ООН. Если будет информация персонально для них, цифры на экране высветятся другим цветом. Джон вообще делает вид, что дремлет. Он всегда сохраняет свойственную индейцу невозмутимость, потому как считает, что любой поступок человека – правильный. Это другим он может показаться неправильным, потому что другие думают и заботятся о другом. А сам человек всегда правильно поступает. Он так уроки постигает, которые ему необходимо постичь, иначе он просто не будет развиваться и расти внутри самого себя. Поэтому не надо никого осуждать, а следует искать сообща выход, который всех удовлетворит и сделанное исправит, если его можно исправить.
Единственный, кто близко к сердцу ничего не воспринимает, это Селим. Он только улыбается вечерней прохладе и скучает по Северному полюсу, который в его далекой Нигерии кажется общепризнанным земным раем.
– Сережа, я не могу писать на тебя докладную записку, но буду плохо себя чувствовать, если ты не сделаешь этого сам... – говорит наконец Таку.
– Докладные записки пишут чиновники... – тихим, едва слышным голосом поправляет ее Лари. – А мы пишем рапорты... И смотрят наши руководители на докладные записки и рапорты по-разному... Докладная записка ставит в известность, а рапорт требует принятия мер. Меры принимать в данной ситуации глупо. Надо дело делать...
Таку нервно передергивает одним плечом и тоже начинает ходить. Сережа вынужденно свое «гуляние» прекращает, потому что вдвоем здесь ходить трудно – места мало.
– Джон, что думаешь? – спрашивает японка.
– Джон думает, что Сережа перестал бы себя уважать, если бы так не поступил. Он какую-то часть себя потерял бы. С собой стал бы нечестным. Вот если бы он нам не сказал, что собирается делать, тогда была бы тема для беседы. А сейчас такой темы я не вижу. По крайней мере, так, как Таку это преподносит...
– Селим? – спрашивает Таку.
– Селим выполняет то, что ему приказывает его командир, – отвечает нигериец. – Мой командир – Сережа. Что он прикажет, то я и буду делать без обсуждений.
– Значит, я остаюсь в одиночестве, – вздыхает Таку. – И никто не хочет меня понять... Нам же нет дела до какого-то бывшего спецназовца ГРУ Талгата Абдукадырова... Кто он такой, чтобы им плотно заниматься... В настоящее время он – червяк, на которого мы ловим крупную рыбу. Может быть, самую крупную, которую нам когда-нибудь доводилось ловить. На нас, как на опытных рыбаков, надеются. Ждут эту рыбку к своему столу. А мы, вместо того чтобы замереть в недвижимости, когда рыбка подплывает к червяку, поднимаем шум и отпугиваем добычу. Я не говорю о том, что это грубейший непрофессионализм. Это и так понятно. Я говорю о том, что это привнесение личных интересов в ход дела в ущерб общественным интересам. Мне кажется, такое в службе недопустимо.
