Поигрывая ключом в руке и разве только не посвистывая от беспечности, я подошел к двери и смело вставил ключ в замочную скважину.
– Вы готовы, господа хорошие? – спросил я через дверь.
– Открывайте, открывайте!
– Берегитесь, я открываю...
На всякий случай я встал не туда, где меня надеялись бы увидеть сразу, как ключ завершит последний оборот. Вариант, что пожаловало некое бездумное начальство, каким начальству и быть положено, если оно слишком верит в собственную силу и не верит в противосилу и потому посылает охранников на штурм, не слишком высоко при этом оценивая стоимость жизни странного профессора, я не отбросил в сторону. И потому сообразил, что будет делать тот, кто желает в комнату ворваться. Будут бить ногой в дверь и стрелять туда, где стоит человек. Где он то есть должен стоять... Стрелять, разумеется, будут шприцем, потому что выстрел на поражение им удобнее было бы сделать прямо через дверь, когда только услышали, что я поворачиваю ключ в замке и, соответственно, стою рядом. Они его уже сделали бы. Потом дверь бы взломали – при наличии технических средств это несложно – и добили бы Пулата. Только это им ни к чему. Тогда вся история с нашим похищением теряет смысл. Значит – только шприц со снотворным.
Шприц со снотворным... Дверь после удара ногой должна сильно распахнуться. Я оказался бы прямо на чьей-то мушке. И потому я встал в сторону, именно туда, куда дверь распахнется. Пусть и ударит меня слегка, это нестрашно, но эта же дверь в первый момент защитит меня от шприца и скроет от глаз атакующих. Они врываются, не сразу, как всегда бывает при атаке, сообразив, что к чему, – им еще предстоит оценить обстановку и расстановку сил противника, а я нападаю на них сзади, сначала бью этой самой дверью, потом – чем получится.
Таким образом, взвесив все «за» и «против», довершив поворот ключа, я скользнул влево и выставил руки, чтобы блокировать раскрывшуюся дверь не головой. Но удара не последовало. Значит, хотят говорить. Это легче. Я тоже на такое согласен.
Я небрежно привалился плечом к стене около косяка и только слегка приоткрыл дверь.
Двое, как и обещали...
Уважаю людей, которые слово держат. Один помоложе меня. Второй постарше. Внешне впечатления силовиков-единоборцев не производят, хотя от того, что постарше, можно ждать неприятностей. Сухощавый и слишком спокойный. Умеет, должно быть, взрываться. Второй тоже спокойный, но не настолько, чтобы внушать опасения. И слишком мощный, чтобы уметь взрываться неожиданными ударами. Глаза у того и у другого умные, как у собак. Это не охранники. Это достойные противники.
– Я рад с вами поздороваться, – сказал я, показывая голосом преимущество своего вольного положения – не они нас взяли в заложники, а мы с Пулатом взяли в заложники их человека. И очень интересно будет, если эти двое дедком так же дорожат, как охранники. А мне кажется, что все будет обстоять именно так. – Извиняйте уж, что в гости не приглашаю. У нас несколько, как бы это сказать вежливее, не прибрано. Наследили здесь некоторые малокультурные гости...
– Что вы хотите? – сразу перешел в галоп тот, что помоложе. Взял инициативу на себя, и из этого я сделал вывод, что он лицо в данном случае самое авторитетное. Но меня цокот быстрых копыт мало вдохновляет, поскольку в гусарах я никогда не служил. Натура требует более вдумчивого отношения к ситуации, почти семейного, душевного, как у принципиального пешехода. Тогда можно выудить гораздо больше интересующей меня информации и сделать необходимые выводы.
– Как вас зовут? – спросил я старшего, оставив вопрос младшего без ответа.
– Геннадий Рудольфович.
Этот отвечает коротко и сдержанно. Нет, возможно, я поторопился отдать пальму первенства молодому. Чувствуется у старшего большая внутренняя сила. Он говорит мало. Он – решает. Такое не убрать из натуры, если это въелось в кровь.
– Как вы думаете, чего хотят два отставных инвалида спецназа, Геннадий Рудольфович?
Я бы на его месте улыбнулся. Он, вероятно, посчитал это лишним. То ли слишком скучный человек, то ли слишком деловой.
– Я думаю, они хотят того, что предоставить им до некоторого времени невозможно.
– Резонно размышляете... И как вы это обоснуете? Я не праздный вопрос задаю. Меня иногда интересует моя судьба, и ходить по канату, как циркач, с завязанными глазами, я не привык. Предпочитаю все видеть и самостоятельно выбирать не канат, а тропинку, если уж нет возможности пойти дорогой.
Собеседник остался невозмутимым.
– Я одобряю ваш рациональный выбор. Но если вы, предположим, очень любите громкую музыку и при этом вы не быдло и не дурак, вы не будете ее включать дома на полную громкость, потому что мешаете соседу жить.
– Я читал где-то, что любовь к излишне громкой музыке является первым признаком дебилизма и первым звонком к импотенции. Дебилизмом я не страдаю, а что касается потенции, то я очень дорожу ею. И тем не менее я вас понимаю. Вы, должно быть, желаете этим иносказанием выразить, что простое, почти примитивное наше существование кого-то не устраивает. И нам его хотят осложнить, чтобы соблюсти общие интересы?
– В общих чертах вы правильно меня поняли.
Каждая нотка в его словах говорит о точности и жесткости мысли. Такой человек обычно действует без сомнений, без жалости, следуя один раз избранному принципу. Каким ни будь этот принцип, неприятно иметь Геннадия Рудольфовича противником. И его стоит опасаться больше, чем толпы охранников-дуроломов.
– Так чего вы все-таки хотите? – еще раз спросил молодой. Ему просто не терпится вытащить из нашего интерьера ученого мужа. Но мне почему-то кажется, что тогда у нас вообще не получится душевного разговора. И потому я продолжил беседу со старшим:
– Если я правильно понял, как вы говорите, в общих чертах, то нам не стоит заводить разговор о полной свободе. Так?
– Так.
– И на здоровье! – вырвалось у меня с ехидством.
Конечно же, ни тот, ни другой не поняли, что ни мне, ни Пулату эта свобода в настоящее время не очень-то и нужна. Плевать мы на нее временно хотели. Более того, я не стал убеждать собеседников, что оба мы добровольно согласились от собственной свободы избавиться, чтобы попасть именно сюда и именно в такое положение, в каком оказались. А в игрушки с заложниками играть – это для того лишь, чтобы не поняли нашей истинной цели.
– Я рад, что имею дело со здравомыслящим человеком, – сказал Геннадий Рудольфович. – Следовательно, мне не придется долго и нудно убеждать вас с помощью...
Он не договорил, подыскивая подходящее моменту слово.
– С помощью угроз, – подсказал я. – Да, мы с товарищем люди здравомыслящие. И мы понимаем, что, если нас похитили, если пошли на такие большие жертвы в личном составе только ради того, чтобы закрыть в эту комнату двух отставных капитанов, – делается это, разумеется, не для того, чтобы отпустить их и выдать себя в обмен на жизнь какого-то заложника. Я полагаю, нам предложат заманчивую перспективу сотрудничества... Геннадий Рудольфович стоял прямой как палка и даже не кивнул, сообщая:
