Главная задача Токарева была точно та же, что и у Аренса — выгородить себя. Он всё время повторяет: лагерь был сам по себе, никто из его людей и он сам к работе с пленными отношения не имел, к расстрелам тоже он лично причастен не был, даже ни на одном не присутствовал. Когда следователь подсовывал ему бумаги о совместных делах УПВ и УНКВД (совершенно невинных), он тут же, в точности как Аренс, терял память: не было, не помню, и прибавлял ещё: мол, столько лет прошло…
Однако если показания Аренса никто не проверял, то сказанное Токаревым просветили десятки раз. Он говорил со следователем так естественно и искренне, что не поверить ему было просто невозможно. Но народ в России, после того как ему столько врали, стал недоверчивым и неподатливым на искренность и простоту.
Старый добрый принцип городить на допросе несуразицу, которая торжественно развалится в суде, был матёрому чекисту прекрасно известен. И то, что лепил под видеозапись Дмитрий Токарев — фуфло высочайшего разбора. Мы приводим, конечно, не саму стенограмму допроса, а обработанный и скомпонованный на её основе текст. Но что касается фактов — то мы постарались ничего существенного не упустить. Такое вкусное блюдо надо доедать полностью и тарелку вылизывать…
…Началось, конечно, с Кобулова — как же без Богдана Захаровича-то обойтись?
«Когда нас вызвали в Москву для того, чтобы объяснить, какая операция предстоит — это было в марте месяце сорокового года… Вызвали не меня одного, а ещё первого заместителя моего, Павлова, и коменданта Рудного. Павлов ещё шутил по дороге: „Со своим комендантом едем“. А коменданты приводили в исполнение смертные приговоры…
Когда мы приехали, нас сразу же позвали к Кобулову. Тогда он занимал должность, по-моему, заместителя Берии. А может, ещё до того… После 17 ноября он был назначен начальником следственной части…»
«После 17 ноября» — это не просто временной интервал, как мог бы подумать в 1991 году молодой следователь, снимавший допрос. Они в ГВП даже в полномочиях Особого совещания и то путались — где уж им знать, что это за дата! Говоря о 17 ноября, кроткий, искренний старичок с большими слепыми глазами единственный раз за весь допрос приоткрылся, и на несколько мгновений проглянула основа — сталь броневая! Да, теперь таких не делают… Не зря фантасты слагают свои эпопеи именно о тех временах и тех людях…
Итак, 17 ноября 1938 года. Точнее — датированное этим днём знаменитое постановление Совнаркома и Политбюро «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», положившее конец ежовскому пыточно-расстрельному беспределу
[201]
. Сразу после него по районным управлениям пошли новые начальники с задачей пересмотра дел. Они закрывали те дела, где не было достаточных доказательств, уменьшали срок наказанным сверх меры, а на освободившиеся в камерах места отправляли палачей. Токарев был одним из этих людей. Он упомянул на допросе, как разгребал ежовское наследство. «Авгиевы конюшни» — так он сказал. Так вот: под чистку ежовских «конюшен» была специально создана Следственная часть НКВД, которую возглавил Богдан Кобулов. Странное назначение для человека, славного палаческими подвигами, вы не находите?
Ларчик открывается просто: сказка о кровавом палаче Богдане Кобулове была придумана в хрущёвские времена — надо ведь как-то объяснить, за что расстреляли бериевскую команду. В реальности же на такое место могли поставить только законника — человека, для которого шаг хоть влево, хоть вправо от УК и УПК — дезертирство. Такой человек во главе абсолютно беззаконной операции невозможен изначально. Но в 1991 году о 17 ноября знали только чекисты того времени — а много ли их осталось?
Никто не просил Токарева связывать воедино имя Богдана Кобулова и дату 17 ноября. Разговор был вообще о другом. Однако он это сделал, причём постарался, чтобы вышло как можно более выпукло и ярко…
«Маячок» для посвящённых?
Итак, что было дальше?
«Когда мы зашли, там было человек около 15–20. Никого из них я не знал, кроме самого Кобулова. Он объяснил нам, что есть указание высшей инстанции — он не назвал нам эту высшую инстанцию, потом только я узнал, что это было решение Политбюро — о расстреле представителей карательных органов польской республики, которые были захвачены в плен при нашем вхождении на территорию восточных областей Польши…»
Это тоже мелкий «маячок» для тех, у кого есть понимание. Никогда ни один человек того времени, тем более носивший петлицы, не скажет «восточная Польша». Это геббельсовский термин, советский человек сказал бы: «Западная Украина и Западная Белоруссия». Слова «восточная Польша» в устах чекиста означают: «Я работаю под контролем», и дают понять, под чьим именно.
Да и с «инстанцией» всё не так просто. Этот термин бытовал в КГБ в 60-е — 70-е годы, когда во главе страны стояла сила, «руководящая и направляющая», но не желавшая брать на себя ответственность за некрасивые стороны этого руководства. Именно она скрывалась за туманом намёков (ведь «инстанции» — это и есть намёк на нечто высокопоставленное). А сталинское время было очень конкретным, тогда за каждым решением стояло имя, отчество и фамилия. По крайней мере, те из чекистов сталинского времени, до которых нам удалось дотянуться, не припоминают, чтобы тогда употреблялось это словечко. Снова «маячок»?
Но и это ещё не всё. Обратите внимание: Токарев говорит о расстреле «представителей карательных органов». Чуть ниже он уточнит:
«Когда говорят о расстреле польских офицеров, я считаю, это не совсем правильно. Там офицеров было гораздо меньше, чем рядовых. Кто расстреливался, как мне потом стало известно? Все полицейские, независимо от чина, все тюремные работники, все пограничники, начальники пожарной службы — вот, пожалуй, и весь контингент».
Полицейские, тюремщики, офицеры пограничной стражи и вправду присутствовали в списках военнопленных. А вот пожарных там не было! Пожарные части входили в состав НКВД, но это не значит, что их польские коллеги подлежали аресту, и в документах УПВ нет пожарных (если они, конечно, не были арестованы за что-нибудь другое). Неужели Токарев не знал, какой контингент считался «антисоветским»? Да знал, конечно! Но кто запретит ему усмехнуться углом рта?
Но самое главное не это. Помните показания Сопруненко? Тот сказал прямо: Кобулов-де показал участникам совещания подписанное Сталиным Постановление Политбюро, чего на самом деле быть не могло. Не имел права Берия передавать Меркулову, а тот, в свою очередь, Кобулову документ такого уровня секретности, чтобы тот продемонстрировал его начальникам облуправлений и их замам. Да и нужды такой не было: работники НКВД носили петлицы, так что им достаточно приказа.
А Токарев? Он говорил, и не один раз, а возвращался к этому снова и снова, что узнал о постановлении… от следователей ГВП:
«Следователь. Вы поняли, что высокая инстанция — это не Особое совещание?
Токарев. Я не знал точно, пока мне не сказал ваш товарищ (тот представитель прокуратуры, который допрашивал его раньше. — Авт.). Он говорил, что было постановление Политбюро. Это меня окончательно утвердило во мнении, которое я сначала строил предположительно».
