Вообразим ли Путин, сидящий с подствольным гранатометом в блиндаже перед решающим вооруженным броском в пекло борьбы за власть?
Наконец, смотрится ли Путин даже в умеренно интеллигентной роли лидера парламентской оппозиции?
Очевидный ответ на все три вопроса: нет.
Путин и Муссолини (а также Гитлер, Франко и далее до А. Г. Лукашенко) — всходы разных посевов.
Если присмотреться, то нельзя не увидеть, что наш президент любит не власть, а атрибуты власти. Дворцы, самолеты, лимузины, яхты, почетные караулы, Charles Lafitte 1815 года издания, хрустящего вальдшнепа в соусе белой калины, слова «Геркуланум» и «Корфу», тени Шредера и Берлускони. И народные восторги, конечно. И вертикальное сияние виртуального рейтинга, на протирание которого ежегодно списываются мегатонны сверхчистого кремлевского спирта.
Но власть как орудие мрачного демиурга, как поле, в котором вспыхивает разряд сияния, для Путина почти невыносима, словно состарившаяся опостылевшая любовница из нищих студенческих лет. Почти каждый, кто смотрит иногда общенациональное русское телевидение, научился видеть, что от бремени власти демократически избранный президент РФ становится буквально серо-зеленым. Как прибрежное море в пахучем районе индустриальной Одессы.
Еще раз: попробуем представить себе Владимира Путина, выходящего к пятисоттысячной толпе и бросающего в нее: вы готовы умереть за меня и Россию? А в ответ — колыхание восторга и неистовый рев.
Представили? Не выходит?
То-то же. А вы говорите: Муссолини, Муссолини.
Главный управляющий
Занудные кремлевские разговоры о том, что президент РФ — всего лишь наемный менеджер с фиксированным сроком контракта, глубоко и далеко не случайны.
Как показывает беспристрастный небжезинский анализ, Владимир Путин и в самом деле не считает себя Хозяином Земли Русской. А считает управляющим большим поместьем.
Поместье это очень старое- 1200 лет в обед. До недавних пор принадлежало оно знатному русско-немецко-грузинскому роду. Но последний русский хозяин оказался человеком не в меру легкомысленным, пьющим и слабым по части женских прелестей. Потому поместье потихоньку захирело и было заложено американскому миллионщику. Последнее, что сделал хозяин перед пенсионным отъездом в Париж навсегда, — назначил главного управляющего. Честного, аккуратного, из небогатой, но порядочной семьи обрусевших немцев. И остался наш управляющий с поместьем один на один. Американец, собака, правда, два раза в год письма шлет и еще раз в год отчет требует. Но самолично не наезжает, указаний точных не дает, а потому как ему по высшему разряду угодить — непонятно. Но стараться надо — а то разгневается и выпишет через суд триста ударов плеткой. Вот стыд-то будет на всю округу!
Поместье, конечно, бессмысленно, неразумно большое. Гектаров пятьсот без малого. Когда-то было еще больше, много больше, но последний хозяин гектаров триста в дурака проиграл и в казино прокутил. Но даже пятьсот — чересчур. Гектаров двести хватило бы за глаза. Но уменьшить поместье управляющий не решается. Мало ли кто чего потом говорить будет — дескать, не уберег доверенное добро! Да и кредитору — американскому миллионщику — может не понравиться.
Работает главный управляющий очень неплохо, если не сказать — просто хорошо. На твердые пять с минусом. Пшеницы в полтора раза больше собирать стали. Долги древние почти все отдали — а то ведь прежде, пять лет назад, каждое божье утро какой-нибудь уездный кредитор наезжал. Охрану новую поставили — старых разгильдяев разогнали. Выпуск стенгазеты наладили: оранжевый негр Леопольдыч, в свое время вывезенный бывшим хозяином из какой-то там Эритреи, каждую неделю славит успехи управляющего фломастерами трех цветов. Не все стенгазете верят, но все, разбирающие грамоту, — разбирают.
В главном барском доме, который пять лет назад от ветра упасть мог, управляющий евроремонт сделал. Лифты ОТИС, кондиционеры Daikin, зимний сад из муранского стекла. Проржавевший дотла фамильный герб на фасаде покрыли толстым слоем молочного шоколада — чтобы вкуснее смотрелся. Только фундамент, как прежде, плывет, и надо бы его жидким азотом залить, да сейчас пока денег нет. Экономить надо. Ведь на праздники — в Баден-Баден ехать, а там дальше — горные лыжи в Китцбюэле, а потом — еще конгресс управляющих поместьями и латифундиями в Рио-де-Жанейро. (Кстати, две пары новых белых штанов совсем не помешают.) В общем, тут пока не до фундамента. И так сделано до черта. Кто бы оценил, ублюдки неблагодарные.
Народец, по правде сказать, в поместье сплошь убогий и угрюмый. Работать не хочет, не любит и не умеет. Скотник Акимыч неизменно мертвецки пьян. Лакей Абрам Фирсович на старости лет совсем сдал — перестал мыться и распространяет в главном доме жуткое зловоние, от которого хоть на стенку лезь. Кухарка Фекла русскому языку почти разучилась и все норовит принести водку вместо чая. Ключница Пульхерья, сожительница пьяного скотника, то и дело бросается на управляющего с дикими криками «отец родной!» и просит денег на поправку здоровья ее слепой колченогой кошки. В общем, полный караул.
Хочется закрыть глаза и вообразить, как весь этот скотоподобный люд, невменяемые бабы и мужики разом куда-то исчезли. А их место заняли длинноногие модели от Лагерфельда и стройные рафинированные клерки от Hugo Boss. И надо бы, конечно, разогнать прескверных холопов, да пока рука не поднимается. В общем, хрен с ними, пусть живут пока. Но платить им не будем. Все равно деньги пропьют, а там, глядишь, на нечаянных радостях вообще из берегов выйдут и стога хозяйские подожгут. Нет, деньги — они холопов не любят. Деньги надо складывать в бронированных подвалах господского дома, на самый что ни на есть черный день, на случай зимы, чумы, сумы и т. п.
Почему старые хозяева разорились — управляющему с его немецкой трезвостью куда как хорошо понятно. Что они на своих пятистах га понастроили — это вообще ни в сказке сказать, ни пером описать! Какие-то форты, бастионы, мельницы, даже заводы. Сейчас, конечно, это все не работает. Но электричество и воду жрет гнусное хозяйство, черт бы его подрал. Мы уже его, конечно, частью прикрыли, частью распродали на бревна и гвозди. Расходы сразу уменьшились вполовину. Да и кредитор-американец вроде не против: телеграмму ободряющую прислал, дескать, все это безобразие лишнее отправляйте к богу в рай. Там еще рабочих было человек пятьдесят, а куда нынче подевались — не знаем. Может, пьяные по канавам валяются. А может, в соседние поместья на заработки подались. Ну и слава Богу. Все хлопот меньше.
Да, вот еще. Тут двести лет назад крестьянский театр открыли и школу для холопских детей. Стоят до сих пор, хотя их не ремонтировали: на господский дом средств едва хватает. Думаем, конечно, тоже закрыть: будто нашему потному грязному отребью все это нужно! А я вам так скажу: лучше парижской оперы, что во дворце Гарнье, все равно ничего не сыщешь. И кто сможет — тот до нее доберется. А никаких доморощенных театров, пахнущих кислыми щами, нам даром не надо.
Правда, как главный дом обновляли, так две дюжины турецких рабочих завезли, и с тех пор они никак уезжать не хотят. Живут где-то в пролесках, на границе поместья, воруют у стародавних мужиков, жгут костры и поют не по-нашему. Ну и пусть себе. Нет такой задачи — вмешиваться в дела сброда. Так на жизнь вообще никакого времени не останется.
