А вот описание речи другой тогдашней «звезды» – лидера австрийских социалистов Виктора Адлера: «Оратор Адлер совсем особенный. Кто ждет от оратора живописных образов, могучего голоса, разнообразия жестов, бурного пафоса, пусть слушает Жореса. Кто требует от оратора изысканной законченности стиля и такой же законченности жеста, пусть слушает Вандревельде. Адлер не даст ни того, ни другого. У него хороший, внутренний голос, но не сильный, и притом голосом Адлер не владеет: неэкономно расточает его и под конец речи хрипит и кашляет. Жесты его не богаты, хотя и очень выразительны. Нужно еще добавить, что Адлер довольно сильно заикается, особенно в начале речи. Но в то же время это один из самых замечательных ораторов Европы.
Сильнейшее орудие Адлера – его ирония, глубокая, ибо исполненная нравственного содержания, и в то же время общедоступная, житейски-меткая. Как оратор-полемист, Адлер недосягаем. Он не пренебрегает, разумеется, и случайным, второстепенным промахом противника, но главная его задача всегда – вскрыть основную капитальную глупость. Именно глупость… И когда он говорит, подбирая для своей мысли слова и сопровождая свою работу игрой лица, которое освещается вспышками иронии, тогда даже и органический дефект его речи кажется необходимостью: короткие паузы, уходящие на то, чтобы совладать с заиканьем, как бы приближают слушателя к творческой работе оратора, – точно материал упорствует, не сразу поддаваясь резцу».
И третья «звезда», французский социалист, Жан Жорес: «На трибуне он кажется огромным, а между тем он ниже среднего роста… Как оратор он несравним и несравнен. В его речи нет той законченной изысканности, иногда раздражающей, которой блещет Вандервельде. В логической неотразимости он не сравнится с Бебелем. Ему чужда злая, ядом напоенная ирония Виктора Адлера. Но темперамента, но страсти, но подъема у него хватит на всех их… У французов ораторская техника – общее наследство, которое они берут без усилий и вне которого они немыслимы, как „культурный“ человек без платья. Всякий говорящий француз говорит хорошо. Но тем труднее французу быть великим оратором. А таков Жорес. Не его богатая техника, не огромный, поражающий, как чудо, голос его, не свободная щедрость его жестов, а гениальная наивность его энтузиазма – вот что роднит Жореса с массой и делает его тем, что он есть».
Как видим, Троцкий очень внимательно изучал приемы тогдашних выдающихся ораторов. Причем он убедился, что глубокое идейное содержание для публичного оратора не слишком-то важно. Куда важнее – отточенные ораторские приемы и хлесткие лозунги.
Но Троцкий внес и нечто свое. Это – чрезвычайное эмоциональное напряжение (или его имитация). Оно порождало эмоциональный контакт с аудиторией. Много лет спустя Троцкий описывал свои ощущения во время выступлений перед рабочими в 1917 году: «Моментами казалось, что ощущаешь губами требовательную пытливость этой слившейся воедино толпы. Тогда намеченные заранее доводы и слова позабывались, отступали под повелительным нажимом сочувствия, а из-под спуда выходили во всеоружии другие слова, другие доводы, неожиданные для оратора, но нужные массе. И тогда чудилось, будто сам слушаешь оратора чуть-чуть со стороны, не поспеваешь за ним мыслью и тревожишься только, чтобы он, как сомнамбула, не сорвался с карниза от голоса своего резонерства».
Однако этот талант имел и обратную сторону. Льва Давидовича часто заносило. Нередко он действовал во вред себе только потому, что слишком увлекался собственным красноречием. Тем более, как и многие люди с артистическим темпераментом, Троцкий слишком трепетно относился к своей персоне. Собственная роль в революционном процессе для него значила больше, чем сам этот процесс.
Но до поры до времени данные особенности его характера никому не мешали. В самом начале ХХ века российские революционные организации, в том числе и РСДРП, являлись не слишком влиятельными структурами. И никто не знал, что случится дальше. Троцкий поехал по Европе как агитатор, имел большой успех.
«Риторические приемы, которые часто портили его письмо, делали его речь еще более драматичной. Казалось, что он внутри себя переживает драматичный спектакль, где действующие лица преувеличенных размеров участвуют в гомерических битвах, достойных полубогов. Возвышаясь над толпой и чувствуя, что множество глаз устремлены на него, а он сам атакует множество сердец и умов тех, кто был внизу – он был в своей стихии. Современник описывает этого худого, невысокого человека с большими яростными глазами, большим чувственным ртом неправильной формы, который взгромоздился на трибуну, как хищная птица».
(Исаак Дейчер)
Однако, несмотря на свои успехи, Троцкий долгое время не мог попасть в редколлегию «Искры». То есть войти в фактическое руководство РСДРП. Ленин и Мартов были за его включение. Однако этому противился Плеханов. Ну, не нравился ему Лев Давидович. Возможно, основателя российского марксизма раздражала легковесность Троцкого. Плеханов-то являлся именно теоретиком.
Начало конфликта
Тем временем случилось событие, во многом определившее дальнейшую историю России. 30 июля-23 августа 1903 года сначала в Брюсселе, а после в Лондоне прошел II съезд РСДРП. На самом-то деле это был первый реальный сбор представителей партии. Первый съезд, как уже упоминалось, закончился ничем. А вот на II съезде всплыли противоречия. Главным предметом спора было – а какой мы хотим видеть партию?
Первый конфликт случился с представителями Бунда, еврейскими социал-демократами. Они видели партию как федерацию организаций, созданных по национальному признаку. Но ни Ленина, ни Плеханова это не устраивало. Они не понимали – зачем зачислять русских в одну структуру, евреев – в другую. И тут большую роль сыграл Троцкий. Он вместе с Мартовым выступил против этой светлой идеи. Поскольку и тот, и другой были евреями, то их выступления прозвучали эффектно. Заодно «искровцы» отмели «экономистов» – то есть умеренных, провозгласив курс на «диктатуру пролетариата». Однако главный конфликт разразился внутри самих искровцев. Формально разногласия возникли по поводу Устава. Ленин предложил формулировку:
«Членом партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию как материальными средствами, так и личным участием в одной из партийных организаций».
Мартов считал, что член РСДРП может и не работать в конкретной «первичке».
За этим, казалось бы, неважным разногласием стояли разные жизненные позиции.
Владимир Ильич мечтал о жесткой дисциплинированной структуре. В ней не было места «тусовщикам». Потому что именно такими и являлись члены партии «вообще». В итоге Ленин продавил свою резолюцию. Но именно отсюда и пошел раскол между большевиками и меньшевиками. Как показала дальнейшая история, причины раскола заключались в различной психологии. Ленин и его сторонники собирались идти до конца. До победы. А его противников вполне устраивала перспектива выбить у правительства какие-то демократические свободы и играть роль «оппозиции его величества». А социализм… Когда-нибудь, когда для этого созреют соответствующие условия.
А что же Троцкий? Первоначально он поддерживал Ленина. Но внезапно, в самый разгар дискуссии переметнулся к его противникам.
