Некоторое время он шатался от одной деревни до другой, пока не достиг города Черкасска. Там Сухинов зашел в Казначейство, купил себе лист гербовой бумаги и «нарисовал» паспорт на чужое имя. В те времена паспорт представлял собой гербовый бланк с печатью, на котором было указано имя, звание и приметы. Дело, следовательно, оставалось за печатью. Сухинов на простом куске мела вырезал фальшивую печать и шлепнул ее на документ. Как потом выяснилось, поручику доводилось подделывать документы и раньше. В общем, Сухинов обладал выдающимися криминальными способностями.
Подделав паспорт, он купил себе гражданское платье, лошадь с санями – и спокойно, у всех на виду, поехал в сторону Молдавии. Кстати, судя по тому, что у поручика было с собой столько денег, он успел дотянуться и до полкового денежного ящика.
Изрядно поистратившись в дороге, Сухинов не сделал только последнего шага – не стал воровать и грабить. Он написал письмо брату с просьбой о деньгах. На том и погорел. Его взяли в Кишиневе 15 февраля. То есть Сухинов бегал почти полтора месяца. Дольше всех декабристов.
Но и этим дело не кончилось. Получив в итоге бессрочную каторгу, Сухинов не успокоился. В Чите он попытался устроить восстание заключенных. За это его все-таки приговорили к смертной казни, которой он избежал благодаря гуманизму Николая I. Не дождавшись казни, он покончил жизнь самоубийством. Колоритный человек, не правда ли? Создается впечатление, что он просто опередил свое время. Люди такого типа придут в ряды борцов за народное дело лет через сорок-пятьдесят. И тогда в царей полетят бомбы.
С этим человеком, как, впрочем, и с другими членами Общества соединенных славян, связана еще одна версия, объясняющая странности восстания Черниговского полка. Создается впечатление, что восставших умело направляли некие люди. Судите сами: Муравьев-Апостол колеблется – начинать восстание или нет (будучи арестованным, он ведет себя тихо и смирно). И тут появляется Сухинов с компанией – и буквально выталкивают Муравьева на выступление. Куда ему деваться после таких «подвигов»? Заметим, что большинство арестованных декабристов надеялись, что отделаются если не легким испугом, то не слишком тяжелым наказанием. После же атаки Сухинова выбора уже не было.
Далее. Братья-славяне активно подталкивают Муравьева-Апостола в поход на Киев. То есть именно они стремятся наделать как можно больше шума. А вот члены Южного общества – Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин – шуметь особо не рвутся: им достаточно «красиво умереть».
Кажется, что след снова тянется в Польшу. Польские националисты работали с Обществом соединенных славян. А когда стало ясно, что дело декабристов проиграно, они попытались напоследок их использовать. Провести, что называется, разведку боем. Поглядеть, насколько много на украинских землях «горючего материала». Можно ли там поднять восстание для поддержки своего выступления, которое уже тогда готовилось и в конце концов состоялось в 1831 году. И прошло еще более нелепо, чем оба восстания декабристов.
Во всяком случае если принять эту версию, то второе выступление декабристов не выглядит столь абсурдным.
Глава 9
Время держать ответ
1. Заговорщики идут косяком
В истории декабристского движения следствие и суд над заговорщиками занимает особое место. Тут уж столько мифов понакручено… Особенно этим отличились авторы художественных произведений шестидесятых-семидесятых годов. Любители эзопова языка, описывая эту тему, пытались уподобить следствие по делу декабристов политическим процессам тридцатых годов. Обличить таким образом «тирана», который повесил и законопатил на каторгу таких славных ребят.
Самое смешное, что сходство и на самом деле имеется. Как доказали сегодня историки, далеко не все «жертвы сталинских репрессий» были невинно пострадавшими. И показаний у них не выбивали. Они сами наперебой закладывали друг друга…
Но вернемся к декабристам и расставим точки над i. Эти люди совершили ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ. Они планировали насильственное свержение власти. В какой стране и в какие времена за подобные действия награждают ценными подарками? С декабристами же обошлись на удивление мягко.
С самого начала расследования Николай I сформулировал его принцип: «Моя решимость была, с начала самого, – не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения. Так и исполнялось свято. Всякое лицо, на которое было одно показание, без явного участия в происшествии, под нашими глазами совершившимся, призывалось к допросу; отрицание его или недостаток улик были достаточны к немедленному его освобождению. В числе сих лиц был известный Якубович; его наглая смелость отвергала всякое участие, и он был освобожден, хотя вскоре новые улики заставили его вновь и окончательно арестовать. Таким же образом лейб-гвардии Конно-пионерного эскадрона поручик Назимов был взят, ни в чем не сознался, и недостаток начальных улик был причиной, что, допущенный к исправлению должности, он даже 6 генваря был во внутреннем карауле; но несколько дней спустя был вновь изобличен и взят под арест. Между прочими показаниями было и на тогдашнего полковника лейб-гвардии Финляндского полка фон-Моллера, что ныне дивизионный начальник 1-й Гвардейской дивизии. 14 декабря он был дежурным по караулам и вместе со мной стоял в главной гауптвахте под воротами, когда я караул туда привел. Сперва улики на него казались важными – в знании готовившегося; доказательств не было, и я его отпустил».
Между тем причин для подобной мягкости у императора, честно говоря, не имелось. В истории России было множество государственных переворотов. Но такое случилось в первый раз! Впервые в стране возникла разветвленная организация, которая планировала не просто смену одного монарха на другого, а далеко идущие цели.
«Это не военный бунт, но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели… Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все корни… Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными письмами, но никто меня не запугает», – сказал император великому князю Михаилу Павловичу.
Николай I решил довести дело до конца, и машина расследования заработала. Механизм ее был следующим:
«Всякое арестованное здесь ли, или привезенное сюда лицо доставлялось прямо на главную гауптвахту. Давалось о сем знать ко мне чрез генерала Левашова. Тогда же лицо приводили ко мне под конвоем. Дежурный флигель-адъютант доносил об том генералу Левашову, он мне, в котором бы часу ни было, даже во время обеда. Доколь жил я в комнатах, где теперь сын живет, допросы делались, как в первую ночь, – в гостиной. Вводили арестанта дежурные флигель-адъютанты; в комнате никого не было, кроме генерала Левашова и меня. Всегда начиналось моим увещанием говорить сущую правду, ничего не прибавляя и не скрывая и зная вперед, что не ищут виновного, но желают искренно дать возможность оправдаться, но не усугублять своей виновности ложью или отпирательством.
Так продолжалось с первого до последнего дня. Ежели лицо было важно по участию, я лично опрашивал; малозначащих оставлял генералу Левашову; в обоих случаях после словесного допроса генерал Левашов все записывал или давал часто им самим писать свои первоначальные признания. Когда таковые были готовы, генерал Левашов вновь меня призывал или входил ко мне, и, по прочтении допроса, я писал собственноручное повеление Санкт-Петербургской крепости коменданту генерал-адъютанту Сукину, о принятии арестанта и каким образом его содержать – строго ли, или секретно, или простым арестом.
