Поляки и казаки подступили к монастырю. Это была сильная крепость, имела 90 пушек, гарнизон под командованием Долгорукова-Рощи и Голохвастова насчитывал 2–2,5 тыс. стрельцов, казаков, вооруженных слуг и крестьян. Но в монастырь набилось и множество мирных людей из окрестных селений, стада скота. Как писал современник, теснота была такая, “что иным приходилось родить младенцев при чужих, и никто со срамотою своею не скрывался”. На предложения сдачи последовал отказ, архимандрит Иосиф и воеводы убеждали защитников стоять до конца. Противник окружил монастырь укреплениями, возвел 7 батарей из 63 орудий, начал обстрел. Сколачивали лестницы, “турусы на колесах” — передвижные деревянные шиты с бойницами для атаки. 13 октября в осадном лагере весь день пировали, а под вечер пошли на штурм. Меткий огонь отрезвил атакующих, многих побили, а зашитники предприняли вылазку, гнали и рубили бегущих.
Сапега начал вести минный подкоп. Об этом узнали от пленных, стали высылать разведку для поимки языков. Наконец узнали, что роют его под Пятницкую башню, и порох заложат 8 ноября. Тогда 9 ноября из монастыря предприняли массированную вылазку. Крестьяне Шилов и Слота проникли в подкоп и взорвали порох вместе с собой. А другой отряд ворвался на вражеские батареи на Красной горе и разрушил их, захватив 8 пушек. Провалился и замысел Сапеги отвести из монастыря воду, спустив пруды. Осажденные раньше прокопали канаву и наполнили водой пруд, вырытый внутри стен. Тем не менее трудности были неимоверными. Дрова приходилось добывать на вылазках. Ядра, пущенные в крепость, поражали в тесноте кого попало. А с наступлением холодов людям пришлось вповалку набиваться в помещения, начались болезни. Но монастырь держался. Архимандрит и братия ободряли защитников покровительством Св. Сергия Радонежского, напутствовали умирающих, тяжело раненных постригали, чтобы они преставились монахами.
В том положении, в котором оказалось государство, Шуйский решил сделать ставку на окраины и иностранную помощь. Шереметев получил приказ для деблокирования Москвы набирать рать в Поволжье из татар, башкир, ногаев. Обратились к крымскому хану. А в Новгород поехал Скопин-Шуйский, чтобы собирать ополчение северных земель и просить войско у врага поляков, шведского короля Карла IX. Однако ситуация в России уже начала меняться. Польское “рыцарство” вертело Лжедмитрием, как хотело, само назначало себе фантастические оклады. Денег у него, разумеется, не было, а ждать захвата Москвы шляхта не желала. И от “царского” имени выправляла указы о сборе жалования в тех или иных городах. Вылилось это в откровенные грабежи, насилия и погромы. Например, в добровольно покорившемся Ярославле “грабили купеческие лавки, били народ и без денег покупали все, что хотели”. Насиловали женщин, а тех, кто пробовал защитить их или свое имущество, убивали. Порой обирали несколько раз, приезжая с одинаковыми указами и от Ружинского, и от Сапеги.
Кроме “сбора жалования”, началась кампания по подготовке к зиме и сбору продовольствия. Для устройства тушинского лагеря в деревнях отбирали и увозили избы, выгоняя хозяев на мороз. Опустошали запасы крестьян, обрекая их на голодную смерть. И не только брали, но и хулиганили — ради забавы пристреливали скотину, рассыпали зерно. Похищали красивых баб, вынуждая мужей приходить потом в лагерь и выкупать. А получив выкуп, часто догоняли и снова отнимали.
Некоторые паны “заживались” в деревнях, терроризируя крестьян, заставляя гнать для себя вино и развлекаясь с целыми гаремами захваченных девок. Многие из которых, не вынеся позора, топились потом или вешались. Грамоты своего “царика” никто и в грош не ставил. И сохранились многочисленные челобитные дворян Лжедмитрию, что в пожалованных им поместьях угнездились поляки, бесчинствуя над крестьянами, а то и над женами и дочерьми помещиков. Дошли до нас и жалобы духовенства, что “вотчины, села и деревни от ратных людей разрены и пограблены и многие пожжены”. Банды поляков захватывали монастыри, пытали монахов, вымогая “сокровища”, заставляли обслуживать себя, подгоняя палками, а для потехи монахиням приказывали плясать и петь “срамные песни”, за отказ убивали.
И те же города, которые присягали Лжедмитрию, уже в конце 1608 г. начали от него отпадать. В ответ последовали карательные экспедиции. Особенно свирепствовал Лисовский. Вместе с полком Щучинского они “сожгли Даниловский монастырь и умертвили всех жителей”. Лисовский жестоко усмирил Ярославль, вырезал Кинешму, и, как писал Петрей, дойдя “до городов Галича и Костромы, сжег их и отступил с огромной и богатой добычей”. Людей сажали на колья, распинали, отбирали одежду и гнали нагими на мороз, матерей и дочерей насиловали на глазах детей и отцов. Но это лишь усиливало озлобление против пришельцев — едва каратели уходили, восстания возобновлялись, и попавшуюся “литву”, назначенных Лжедмитрием воевод и чиновников истребляли без всякой жалости.
Тем районам, которые сохраняли верность самозванцу, приходилось не лучше. Панским слугам, украинской вольнице, русским “воровским казакам” тоже хотелось погулять и пограбить. И они составляли банды, шастая там, где не рисковали нарваться на сопротивление. Атаман Наливайко во Владимирском уезде уничтожил зверскими способами 93 помещиков вместе с семьями, как жаловался “царик” Сапеге, “побил до смерти своими руками дворян и детей боярских и всяких людей, мужиков и жонок”. Панские пахолки и “воры” измывались над крестьянами, подвергали пыткам, чтобы отдали последнее. И очевидцы писали, что “переменились тогда жилища человеческие и жилища диких зверей” — в деревнях кормились трупами волки и воронье, а народ разбегался по лесам, прятался в чащобах. На Руси настало то, что современники назвали “лихолетьем”.
7. ИНТЕРВЕНЦИЯ
Если на первом этапе Россию разоряли самозванцы и бандиты, то уже готовились вмешаться хишники покрупнее. Бедственным состоянием Москвы решил воспользоваться Сигизмунд. Успехи Лжедмитрия внушили ему, что справиться с русскими будет легко. И казалось, трехвековое противоборство Польши и Москвы приблизилось к завершению. А заодно и уния, ярым поборником коей был король, восторжествует во всей Восточной Европе. На мирный договор, заключенный с Шуйским, смотрели, как на пустую бумажку, на местных сеймиках шляхта горячо поддержала призыв к войне. Но на сейм в январе 1609 г. король выносить этот вопрос остерегся, понимая, что на войну паны раскошеливаться не захотят и кто-нибудь наверняка наложит “вето”. А кто-то сочтет неразумным действовать на несколько фронтов — в Прибалтике шли боевые действия против Швеции. И Сигизмунд стал готовиться как бы сам по себе: усиливал подконтрольное ему “кварцяное войско” (содержавшееся на “кварту”, четверть доходов от коронных земель), провел закон, что военная служба дает отсрочку по явке в суд для должников и преступников.
Об этих приготовлениях русская агентура доносила смоленскому воеводе Шеину. Но ответных мер Россия была не в состоянии предпринять. Скопин-Шуйский собирал рать в Новгороде и сразу был вынужден распылять ее. Восставшие против самозванца города Верхнего Поволжья могли выставить только неопытное ополчение, терпевшее поражения в столкновениях с поляками и казаками. Обращались за помощью к Скопину, и он рассылал отряды профессиональных ратников для организации из ополченцев боеспособных сил. 28 февраля удалось заключить договор со шведами. Российским бедствием Карл IX тоже воспользовался. Облапошил по всем статьям. Москва уступала Карелу (ныне Петрозаводск) с уездом, а шведы за это предоставляли 5-тысячный корпус и любое число добровольцев. Но содержать их должен был царь, и плату положили очень высокую — 100 тыс. руб. ежемесячно.
