Другой центр землепроходцев, Мангазея, в связи с запретом морского сообщения с Архангельском в 1630-х начал приходить в упадок. Центр уезда переместился в Туруханск — его называли Новая Мангазея. Зато стало интенсивно развиваться внутрисибирское судоходство, ведь на восток плаваний никто не запрещал. На мангазейских верфях строились те же поморские кочи. Это было собирательное название для русских морских судов. Они делались двух основных типов. Были сравнительно небольшие плоскодонные парусно-весельные корабли — такие применялись для прежних походов из Белого моря в Мангазею, потому что полуостров Ямал поморы пересекали по внутренним рекам и волокам. Такие же суда строились для путешествий из притоков Енисея в реки Таймыра. А для плаваний в открытом море служили кочи более крупные. Длина их достигала 18–24 м, ширина — 5 м, водоизмещение 35–40 тонн. Они изготовлялись из сосны или лиственницы, а особенностями их конструкции была малая осадка, позволяющая идти в прибрежной полосе, очистившейся от льда, и выпуклая округлая форма корпуса — если судно все же попадало во льды, его выжимало на поверхность, и оно могло, не погибая, дрейфовать со льдами. Именно эти преимущества кочей объясняют, почему английским и голландским кораблям никак не удавалось проникнуть в районы, хорошо освоенные поморами. И когда в XX в. Нансен создавал для полярных экспедиций свой “Фрам”, он выбрал конструкцию, сходную с кочем.
Коч имел одну мачту с парусами, крепившуюся с помощью “ног” (ванты), вдоль днища киль в виде колоды, рулевое управление на корме, по бортам на креплениях располагались весельные лодки-карбасы. Если корабль был военным, ставилась пушка. Команда составляла 6 — 12 чел. во главе с кормщиком-вожем, а всего могло перевозиться до 50. Имелись 1–2 каюты для хозяина и кормщика и трюм под палубой. Там размещались припасы, товары и остальная часть команды — жилая часть отделялась от грузовой перегородкой. На борту были специальные приспособления для стаскивания с мели (кочна — род ворота) и водоотливные устройства — гидравлические насосы, приводимые в действие ветряками. Существовали навигационные приборы — они обнаружены при раскопках Мангазеи и при находках следов погибших экспедиций на берегах залива Симса и на о. Фаддея у Таймыра. Компасы были корабельные — “вставные”, и портативные, в костяной оправе — “матка в кости”, ее диаметр составлял 4 см при высоте 1,9 см. Они получили очень широкое распространение — так, по росписи приказчиков купца Гусельникова, для одной экспедиции было взято “13 маток в кости”. Также употреблялись глубинный лот и солнечные часы — все эти приборы изготовлялись поморскими мастерами. При попутном ветре коч проходил до 250 км в сутки.
Когда русские достигли Лены, судоходной на всем протяжении, в отличие от порожистого Енисея, тут возникли новые центры судостроения — в Усть-Куте, Якутске. Но часто корабельных мастеров брали и в состав экспедиций. С запасом скоб, гвоздей, чтобы при выходе на большую реку или к морю продолжить путь по воде. Такие корабли, построенные по надобности, снаряжались парусами из оленьих шкур и были, конечно, менее удобными и надежными, чем “фирменные” поморские кочи. Но для нужд путешественников они годились. И исследование новых краев шло непрерывно — одни партии землепроходцев возвращались, другие пускались в дорогу. Первооткрывателя Лены Василия Бугра, произведенного в пятидесятники, енисейский воевода Ждан Кондырев отправил в новую экспедицию — на Ангару, в бурятские земли. А отряд Посника Иванова послал на Вилюй, объясачивать эвенков.
А экспедиция атамана Перфильева и казака Реброва, выступившая на поиски Лены еще в 1627 г., поворачивать назад не спешила. Побродила по притокам этой реки, добралась до низовий, основав за Полярным кругом Жиганское зимовье. В 1633 г. решили двигаться дальше. Построили кочи, вышли из устья Лены в море и поплыли на восток, достигнув устья р. Яны. Встретили тут новый для русских народ, юкагиров. Подвели их “под государеву руку”, соорудили острожек, собрали ясак с нескольких родов. После чего Перфильев с “меховой казной” и сведениями об открытых землях отправился в обратный путь, а Иван Ребров “со товарищи” остался “для прииску новых земель” — и провел в здешних краях еще целых 7 лет. Главной целью поисков являлись устья рек — ведь они представляли собой пути вглубь материка. А кроме пушнины, на морских берегах можно было встретить еще один источник богатства — лежбища моржей. “Рыбий зуб” (моржовые клыки), стоил очень дорого, 15–20 руб. за пуд, шел на экспорт, и его добыча сулила большие выгоды. Ребров проплыл по морю еще восточнее, открыл р. Индигирку, построив на ней два острожка. Собирал ясак. Потом вернулся на Яну и совершил второй поход — на запад от Лены, на р. Оленек.
На Лену в это время пришел еще один отряд, 38 служилых во главе с В.Шаховским. Другую партию сборщиков ясака привел из Енисейска сын боярский Парфен Ходырев. Имел столкновения с еще не объясаченными якутами, но в итоге заставил их принять подданство царю. А экспедиция Посника Иванова, осваивая Вилюй, основала там Верхневилюйское зимовье. В прочих местах тоже возникали зимовья и острожки. Более обжитыми становились обе дороги с Енисея на Лену — через Нижнюю Тунгуску на Вилюй и через Ангару на Усть-Кут. Впрочем, “дороги” оставались понятием весьма относительным. И появлялись такие географические названия, как “бык Вындомского” — скала, где потерпела аварию ладья илимского воеводы Т.А. Вындомского. Или “Оладьина шивера” (стремнина) — где аналогичная неприятность постигла воеводу Б.Д. Оладьина.
Но вообще в сибирской топонимике и гидронимике можно заметить важную закономерность — в отличие, допустим, от Америки, практически везде сохранялись названия рек, гор, местностей, данные коренным населением. Даже среди русских населенных пунктов не было ни одной Новой Москвы или Нового Устюга! Они тоже получали названия по местным рекам, племенам, народам: Мангазея, Якутск, Братский (бурятский) острог. И в этом также нетрудно увидеть характер взаимоотношений землепроходцев с сибирскими племенами — уважение к ним, признание равными себе. И еще одна особенность — у русских не возникло какого-либо обобщенного названия для жителей Сибири. Как, скажем, многочисленные этносы Америки оказались свалены в кучу под прозвищем “индейцы”, народы Африки — “негры”, Океании — “папуасы”. А вот в российских документах той эпохи каждый этнос выделяется особо, по своим племенным, а то и родовым названиям. И участники экспедиций, и воеводы очень внимательно относились к национальным особенностям, никогда не смешивая эвенков с эвенами, бурят с калмыками, якутов с юкагирами.
Иностранцы, еще в XVII в. удивлявшиеся, как “горсть людей овладела таким громадным пространством”, приходили к выводу: это удалось не из-за того, что местные племена “были покорены военною силою, но по убеждению туземцев и исключительно в надежде на выгоду в будущем от торговых отношений с московитянами”. Разумеется, дело обстояло не так просто и не так радужно. Желание пускать на свою территорию пришельцев и платить ясак выражалось далеко не всегда. Первые контакты часто бывали кровавыми. Для объясачивания брали “аманатов” — заложников из “лучших мужиков”, для чего в острожках строились специальные аманатские избы. Но и в этом отношении царские указы строго предписывали гуманность: “А аманатов их в остроге велети кормити государевыми запасы и беречи накрепко…” И, кстати, перевод “заложники” оказывается не совсем корректным. Жизни и здоровью аманатов ничто не угрожало, даже если соплеменники взбунтуются. Обычно их брали от кочевых народов, охотников и оленеводов, чтобы те не ушли неизвестно куда — попробуй их потом найди в тайге или тундре! А, например, для якутов институт аманатства очень быстро отменили. И размер ясака, как и в Западной Сибири, установился небольшой. С рядовых якутов брали 1 соболя в год, с богатых — 1 соболя с 4 голов имеющегося у них скота. А с безлошадных вообще не брали — считалось, что без лошади человек не может охотиться.
