Однако осенью 1925 г. в Москве сначала в узком кругу Зиновьев и Каменев подняли знамя левой оппозиции… Это дело подогревалось больше Зиновьевым, который чувствовал, что почва все больше уходит из-под его ног. Он старался закрепить свое положение в руководстве. Его целиком поддерживала Ленинградская партийная организация, которой он руководил. Москва шла за Каменевым, поскольку Каменев руководил Московской партийной организацией.
Дзержинский… не терпел Зиновьева и Каменева, считал их очень опасными для партии и, видимо, предвидел, что дело может кончиться плохо. Он считал, что они играют такую же роль, как это было в условиях кризиса советской власти во время Кронштадтского восстания в 1921 г.
Человек эмоциональный, вспыльчивый, Дзержинский на заседании молчал (речь идет о заседании Оргбюро ЦК, на котором сторонники Сталина пытались призвать «зиновьевцов» к порядку, а те в ответ разразились потоком грубых обвинений и демонстративно покинули зал заседания. — Авт.), сдерживая свое возмущение, но чувствовалось, что он мог взорваться в любую минуту. Когда после заседания он в тесной раздевалке оказался рядом с Надеждой Константиновной, то не выдержал и сказал: «Вам, Надежда Константиновна, должно быть очень стыдно как жене Ленина в такое время идти вместе с современными кронштадтцами (Н.К. Крупская встала на сторону Зиновьева и Каменева в их конфликте со Сталиным. — Авт.). Это — настоящий Кронштадт». Это было сказано таким взволнованным тоном и так сильно, что никто не проронил ни слова: ни мы, ни Надежда Константиновна. Продолжали одеваться и так же молча разошлись в очень удрученном состоянии.
После этого заседания мы зашли к Сталину. В разговоре я спросил, чем болен Рудзутак, серьезна ли болезнь, так как на заседании его не было. Сталин ответил, что Рудзутак фактически не болен. Он нарочно не пошел на это заседание, потому что Зиновьев и Каменев уговаривали его занять пост генсека. Они считали, что на этом заседании им удастся взять верх и избрать нового генсека. По всему видно, что Рудзутак с этим согласился и не пришел на заседание, чтобы не быть в неловком положении, не участвовать в споре ни с одной, ни с другой стороной, сохранив таким образом «объективность», создать благоприятную атмосферу для своего избрания на пост генсека как человека, входившего в состав Политбюро, а не «группировщика».
…Объединенный Пленум ЦК и ЦКК в июле 1926 г. был последним партийным форумом, в котором принимал участие Ф.Э. Дзержинский. Это было время, когда старая троцкистская оппозиция объединилась с новой зиновьевской в одну группировку, развернувшую борьбу против ЦК партии и Сталина.
На пленуме было 11 членов ЦК, входивших в этот троцкистско-зиновьевский блок, что предопределило прямые столкновения по ряду острых политических вопросов. Каменев как нарком внутренней и внешней торговли и кандидат в члены Политбюро делал основной доклад. Сразу же после Каменева выступил Пятаков… Произвольно используя финансово-хозяйственные расчеты, он пытался доказать… неправильность политики партии в хозяйственной области.
…Выступление Дзержинского было резким, острым — он не мог говорить спокойно. Речь его прерывалась частыми репликами со стороны оппозиции — Пятакова, Каменева, Троцкого. Дзержинский доказал, что все те доводы, которые приводила оппозиция, основаны не на фактических данных, а на желании во что бы то ни стало помешать той работе, которую ведут Пленум и Политбюро.
[Каменев] в своем заключительном слове снова допустил грубые нападки на Дзержинского, который очень близко к сердцу принял эти выпады. Дзержинский почувствовал себя плохо и, не дождавшись конца заседания, вынужден был с нашей помощью перебраться в соседнюю комнату, где лежал некоторое время. Вызвали врачей. Часа через полтора ему стало получше, и он пошел домой.
А через час после этого его не стало…
Членам ЦК и ЦКК, собравшимся на вечернее заседание, было объявлено о смерти Дзержинского. Заседание было прервано, работа пленума приостановлена.
22 июля состоялись похороны Дзержинского. Весь состав объединенного Пленума провожал гроб с телом Дзержинского от Дома Союзов на Красную площадь…».
[74]
Обратите внимание, у Микояна четко говорится о том, что Дзержинскому после сердечного приступа (или нервного кризиса?) «часа через полтора» стало лучше, и Феликс Эдмундович самостоятельно пошел домой, «а через час после этого его не стало…».
Но, может быть, «паралич сердца» (официальная причина смерти) произошел уже дома как следствие перенесенного нервного потрясения? Такое возможно, если бы не прямо-таки удивительная картина, возникающая из описания результатов вскрытия тела Ф.Э. Дзержинского и ставящая под сомнение официальную причину его смерти.
Вот это описание.
«21 июля 1926 г. с 0.30 до 1.30.
Протокол вскрытия тела Ф. Э. Дзержинского, скончавшегося 20 июля в 16.40.
Анатомический диагноз: резкий общий артериосклероз с преимущественным поражением венечной артерии сердца. Артеросклероз аорты. Гипертрофия левого желудочка сердца. Острое застойное полнокровие внутренних органов.
Заключение: Основой болезни т. Дзержинского является общий артеросклероз, особенно резко выраженный в венечной артерии сердца.
Смерть последовала от паралича сердца, развившегося вследствие спазматического закрытия просвета резко измененных и суженных венечных артерий. Вскрытие производил
проф. А. И. Абрикосов
Присутствовали: проф. В. Щуровский проф. Д. Российский проф. М. Дитрих, В. Розанов, А. Канель, А. Зеленский, Обросов».
[75]
Еще раз прочитайте анатомический диагноз. А теперь вспомним, что Дзержинский еще с 1901 года был болен туберкулезом. Вот что записал он в дневнике тогда: «Температурил, слабость разлилась по всему телу. Ночью просыпался от удушья, в липком поту… туберкулез».
В мае 1917 года, после освобождения из Бутырской тюрьмы, его здоровье резко ухудшилось, снова давал себя знать туберкулез. В 1925 году он жаловался на слабость, кашель, выделение «желтой мокроты» при кашле.
Так вот, в теле туберкулезника не было найдено ни одного следа этой тяжелой болезни. Прибавьте к этому, что по неизвестным причинам не вскрывался череп и не исследовалось мозговое вещество. А без этого невозможно поставить точный диагноз.
Вообще, возникает ощущение, что вскрытие производилось кое-как, наспех, — и уж точно никто не искал в теле Дзержинского следов яда, о таких поисках в описании вскрытия и речь не идет.
Понятно, что подобная работа патологоанатомов была на руку врагам Дзержинского, но почему И. В. Сталин не настоял на более тщательном исследовании, более того, он тоже поддержал версию о сердечном приступе как причине смерти Ф.Э. Дзержинского, говорил в надгробном слове о том, что Дзержинский «сгорел» на работе? Это объясняется той обстановкой, в которой оказался Сталин после смерти Ленина и Дзержинского…
