И все же, Владимир Теодорович, действительно есть некоторые основания упомянуть тут пролитую кровь. Дело в том, что, как писал Вадим Кожинов, пять наиболее известных и высокопоставленных врачей из этих двадцати восьми, а именно В.Н. Виноградов, М.С. Вовси, Э.М. Гельштейн, В.Ф. Зеленин и Б.Б. Коган, в 1937 году обвинили видного врача Д.Д. Плетнева во вредительских методах лечения Горького, и тот был приговорен к 25 годам лишения свободы, а в сентябре 1941 года его расстреляли. Если вы имели в виду кровь Плетнева на совести этих пяти, то правы и я с вами согласен, но, кажется, вы думали совсем о другом — о том, к чему толкали стихи Евтушенко.
По поводу книги Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» вы пишете, что для вас лично это — «современный аналог разговоров Гете с Эккерманом». Извините, маэстро, но для меня лично Бродский не совсем «аналог» Гете, что, разумеется, не может поколебать вашей уверенности.
И еще кое-что о слезах: «Когда объявили о смерти Сталина, вся наши школа плакала, я тоже пришел домой в слезах». Это понятно, вся страна скорбела. Но ваша мама вдруг сказала вам: «Слава Богу!..». Да, были такие и мамы и папы. Лев Разгон, например, писал, что даже устроил пиршество по этому поводу. А вот что записал в дневнике знаменитый кинорежиссер Андрей Тарковский в день смерти Мао Цзэ-дуна: «Пустячок, а приятно» (РГ. 21.2.08). Спрашивается, что он Гекубе, что ему Гекуба? В моем дневнике, который я вел на фронте, нет подобной записи даже 30 апреля, когда мы узнали о самоубийстве Гитлера.
И последнее. Вы пишете: «За границей, после того как продирижируешь какой-нибудь из симфоний Шостаковича, тебе иногда говорят: Beautiful!». В такие моменты я готов с горя провалиться в канализационный люк. Шостакович оставил нам свою кровоточащую музыку, и музыканты, исполняя ее, оставляют на сцене капли своей крови. При чем здесь „Beautiful“?» Право, все это уж слишком велеречиво — от обильной крови, заливающей всю сцену, до зловонного люка. И потом, что ж, за границей совершенно не понимают Шостаковича?..
Так вот, да, Volkov мало кому известен, но вас-то знает вся страна, весь мир. Вы не только лауреат Государственной премии СССР, но и кавалер французского ордена Почетного легиона, на вашей груди Золотая медаль Моцарта, ваш авторитет в музыке непререкаем. И я перешагнул через все частные несогласия с вами, которые упомянул. Действительно, как можно не прочитать книгу, которой восхищается такой человек.
Тем более что вы пишете, что впервые увидели Шостаковича, когда вам было десять лет. А я — летом 1942 года, когда был в Колонном зале на первом в Москве исполнении гениальной Седьмой симфонии. У меня до сих пор хранится программа того концерта. И помню тогда же появившуюся статью о симфонии Алексея Толстого, которому вышедший на сцену композитор показался похожим на «злого мальчика»…
* * *
Далее, отложив все, я, Владимир Теодорович, углубился в чтение прославленной вами книги Соломона Волкова «Шестакович и Сталин». Правда, сразу бросилось в глаза обилие безымянных персонажей и источников: «Один из приятелей Эйзенштейна»… «один профессор в США»… «один певец Большого театра»… «одна пожилая ленинградка»… «один чиновник» и т. д. Это напомнило мне несправедливо забытый «Архипелаг». Там то же самое: «Один узбек»… «две комсомолки»… «одноглазый сторож»… «хитрый плотник» и т. д. без конца. Разумеется, это несколько подрывает доверие к сочинению.
Но тем не менее перед моим изумленным взором засверкали перлы и диаманты ума, эрудиции, тонкого вкуса. Передо мной открылись новые горизонты там, где этого меньше всего ожидал, я увидел то, что должен был знать, но, к стыду своему, не знал, не ведал и не подозревал.
Даже не знаю, с чего начать перечисление радостных открытий… Ну что ж, по своей советской замшелости начну с классиков марксизма, с самого Маркса. Что у Волкова о нем? Вот! Чуть не двести лет мы повторяли его слова: «Религия — опиум народа». Ничего подобного! — объявил ваш друг Соломон. — Религия — опиум ДЛЯ народа». То есть не сам народ породил религию, а кто-то придумал ее, изобрел и сунул ему. Это же совсем другое дело. Новаторство! Вклад в сокровищницу!
А что о другом классике — о Ленине? «Это был человечек неказистый и простецкий». Таким, говорит, впервые увидел его Сталин. «Есть все основания полагать, — уверяет ваш проницательный друг, — что именно тогда Сталин понял, что он, тоже маленький, невзрачный человечек, может стать великим вождем». Тем более что он был повыше Ленина — 174 сантиметра. Интересно, а с чего, допустим, Наполеон, который тоже был невысокого роста, решил, что может стать императором? Не исключено, что, после того как Людовику XVI отрубили голову, и он стал ниже Бонапарта.
Итак, человечек № 1 и человечек № 2. Как вы думаете, Владимир Теодорович, если бы Волков жил в России, назвал бы он невзрачным человечком еще и Дмитрия Медведева, рост которого 165 сантиметров? Впрочем, отвечать не обязательно. Лучше посмотрим, что еще пишет ваш подопечный о Сталине, сперва — о его внешности: «На меня из полумрака выдвинулся человек, похожий на краба. Человек-карлик, похожий на двенадцатилетнего мальчика, но с большим старообразным лицом». Ваш протеже уверяет, что именно так описывал Сталина поэт Пастернак. Вот оно что! Выходит, как лицемерил-то поэт, когда писал о нем же:
А в эти дни на расстоянье за древней каменной стеной живет не человек — деянье, поступок ростом с шар земной.
Каков масштаб лицемерия! Карлик, краб, каракатица и — земной шар! Горько узнать это…
А какие льстивые письма он писал Сталину! Помните? «Я повинуюсь чему-то тайному, что, помимо всем понятного и всеми разделяемого, привязывает меня к вам… Я давно мечтал поднести вам какой-нибудь скромный плод моих трудов, но все это так бездарно, что мечте, видно, никогда не осуществиться…». Лучше не знать бы и это.
Ведь и о Ленине писал возвышенно:
Он управлял теченьем мыслей, и только потому — страной.
Наверняка Волков мог бы и это лицемерие разоблачить, но почему-то воздержался.
Тут уже начался литературный мир, в котором книга открыла мне особенно много нового, и тут мне больше всего стыдно, как литератору, за свое невежество. Я знал, допустим, что Сталин встречался, беседовал, или переписывался, или разговаривал по телефону со многими писателями — с Горьким, Демьяном Бедным, Михаилом Булгаковым, Александром Фадеевым, Симоновым, Эренбургом, Вандой Василевской, даже с забытым ныне Биль-Белоцерковским… Из иностранных — с Гербертом Уэллсом, Бернардом Шоу, Роменом Ролланом, Фейхтвангером, Андре Жидом и другими. (Unter vier Augen: вы можете представить себе беседу, допустим, товарища Путина с Шоу, а Медведева — с Ролланом?) И все это опубликовано и все многократно описано. Но ваш Соломон мудрый установил, что Сталин не по телефону разговаривал, а в облике краба встречался накоротке еще и с Маяковским, и с Есениным, и с Пастернаком. Вот новость!
А с какой целью? Оказывается, уговаривал заняться переводом грузинских поэтов, видно, хорошие гонорары сулил. Но удалось уговорить только Пастернака и не грузин переводить, а англичан в лице Шекспира. А Есенин, видимо, именно после этой встречи и воскликнул:
