Багратион решительно не хотел оставаться с Барклаем — «министром», как он его называл. «...Со мной поступают так неоткровенно и так неприятно, что описать всего невозможно. Воля государя моего. Я никак вместе с министром не могу. Ради бога, пошлите меня куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого нет. Ей-богу, с ума свели меня от ежеминутных перемен... Армия называется, только около 40 тысяч, и то растягивает, как нитку, и таскает назад и вбок». Он решительно требует его уволить. «Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу», — писал 10 августа Багратион Аракчееву, уверенный, что тот покажет письмо царю.
Барклай под влиянием Багратиона и начальника своего штаба Ермолова, под впечатлением лихого кавалерийского налета Платова на генерала Себастиани (в Инкове), где удалось взять в плен несколько сот французов и два десятка повозок обоза, решил предупредить нападение на Смоленск и сам двинул было авангард в Рудню, но почти сейчас же отменил приказ. По выражению Клаузевица, он вообще стал как будто временно «терять голову». 13 и 14 августа его армия бесполезно «дергалась» то в Рудню, то из Рудни. Вечером 15 августа Барклаю донесли, что погибающий отряд Неверовского отброшен к Смоленску. Нужно было немедленно бросить все и спешить к городу.
Русские и французские войска под Смоленском в августе 1812 г.
Узнав, что большие силы неприятеля посланы Наполеоном в обход Смоленска, к востоку — северо-востоку от Смоленска, на Дорогобуж, Багратион немедленно двинулся туда, чтобы занять Дорогобуж и не дать возможности неприятелю перерезать большую Московскую дорогу. Войск у него было мало, но главное, что его тревожило, это убеждение, что Барклай сдаст Смоленск. С постоялого двора Волчейки (за Смоленском) 5 (17) августа он отправил записку Барклаю: «...побуждаюся я покорнейше просить ваше высокопревосходительство не отступать от Смоленска и всеми силами стараться удерживать нашу позицию... Отступление ваше от Смоленска будет со вредом для нас и не может быть приятно государю и отечеству».
Багратион велел корпусу Раевского идти из Смоленска навстречу наступающим французам. Впереди Раевского должна была идти 2-я гренадерская дивизия, но дивизия эта три часа не трогалась с места, и Раевский поэтому ждал и терял драгоценное время. А дело оказалось вот в чем (предоставлю слово А.П. Ермолову): «Дивизией начальствовал генерал-лейтенант принц Карл Мекленбургский. Накануне он, проведя вечер с приятелями, был пьян, проснулся на другой день очень поздно и тогда только мог дать приказ о выступлении дивизии. После этого винный откуп — святое дело, и принц достоин государственного напитка»
[140]
.
15 августа остатки отряда Неверовского встретились с подкреплением, которое привел Раевский.
16 августа с утра Наполеон уже стоял пред стенами Смоленска, и тогда же Раевский был осведомлен, что Багратион, узнав о решении Раевского, спешит к нему на помощь. «Дорогой мой, я не иду, я бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою!» К вечеру Багратион уже был недалеко от Смоленска. Туда же начал подвигаться и Барклай.
16 августа Наполеон подошел к Смоленску и поселился в помещичьем доме в деревне Любне. По его плану, корпуса Даву, Нея и Понятовского должны были штурмом и взять Смоленск, а в это же время корпус Жюно, обойдя Смоленск, должен был выйти на большую Московскую дорогу и воспрепятствовать отступлению русской армии, если бы Барклай захотел снова уклониться от боя и уйти из Смоленска по направлению к Москве.
В шесть часов утра 16 августа Наполеон начал бомбардировку Смоленска, и вскоре начался первый штурм. Город оборонялся в первой линии дивизией Раевского. Сражение шло, то утихая, то возгораясь, весь день.
Ночью по приказу Барклая корпус Раевского, понесший громадные потери, был сменен корпусом Дохтурова. В четыре часа утра 17 августа битва под стенами Смоленска возобновилась, и почти непрерывный артиллерийский бой длился до пяти часов вечера, то есть 13 часов. В пять часов вечера весь «форштадт» Смоленска был объят пламенем, стали загораться отдельные районы города. Приступ за приступом следовал всякий раз после страшной канонады, служившей подготовкой, и всякий раз русские войска отбивали эти яростные атаки. В ночь с 17 на 18 августа канонада и пожары усилились.
Как писал Коленкур: «В четыре часа утра несколько мародеров, давно выжидавших момента, проникли в город через старые бреши, которые неприятель даже не потрудился заделать, в пять часов утра император узнал, что город эвакуирован. Он приказал, чтобы войска входили туда только корпусами, но солдаты уже проникали в город через различные проходы, которые им удалось открыть. Император сел на лошадь, осмотрел городскую стену с восточной стороны и вступил в город через старую брешь. Он проехал потом по городу и отправился к мосту. Там он провел целый день, чтобы ускорить его восстановление.
Все казенные здания на городской площади и все лучшие дома лишь незначительно пострадали от огня. Арсенал, в котором мало что оставалось, не был затронут пожаром. Пострадали все кварталы; жители бежали вслед за армией; в городе остались лишь несколько старух, несколько мужчин из простонародья, один священник и один ремесленник»
[141]
.
Замечу, что до войны в Смоленске проживали около 15 тысяч обывателей, а после занятия города французами их осталось менее тысячи.
Багратион был возмущен отходом Барклая от Смоленска. Он с негодованием писал Ростопчину 14 августа из деревни Лушки: «Я обязан много генералу Раевскому, он командовал корпусом, дрался храбро... дивизия новая... Неверовского так храбро дралась, что и неслыханно. Но подлец, мерзавец, тварь Барклай отдал даром преславную позицию. Я просил его лично и писал весьма серьезно, чтобы не отступать, но я лишь пошел к Дорогобужу, как (и он) за мною тащится... клянусь вам, что Наполеон был в мешке, но он (Барклай) никак не соглашается на мои предложения и все то делает, что полезно неприятелю... Я вас уверяю, что приведет Барклай к вам неприятеля через шесть дней... Признаюсь, я думаю, что брошу Барклая и приеду к вам, я лучше с ополчением московским пойду».
Багратион рвался в бой, хотя тут же, в этих же письмах признает, что у нас всего 80 тысяч (по его счету), а Наполеон сильнее. «Отнять же команду я не могу у Барклая, ибо нет на то воли государя, а ему известно, что у нас делается».
19 августа Багратион пишет Аракчееву, зная, что письмо будет прочитано царем: «Чтобы помириться — боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений мириться! Вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир... война теперь не обыкновенная, а национальная, и надо поддержать честь свою... Надо командовать одному, а не двоим... Ваш министр, может быть, хороший по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества... Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собой гостя».
