В 1802 г., согласно тайной статье Амьенского договора, польские легионы были упразднены, часть легионеров отправили на остров Сан-Доминго, где они погибли от желтой лихорадки и в боях с туземцами. Другая часть поступила в гвардию неаполитанского короля, а остальные были распределены по различным полкам.
14 июня 1807 г. русская армия была разбита Наполеоном при Фридланде, и император Александр I был вынужден вступить в переговоры с Наполеоном. Положение русских было настолько критическим, что еще до сражения у Фридланда великий князь Константин заявил Александру I: «Государь, если вы не хотите мира, тогда дайте лучше каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите им всем застрелиться. Вы получите тот же результат, какой даст вам новая (и последняя!) битва, которая откроет неминуемо ворота в вашу империю французским войскам».
25 июня (7 июля) в Тильзите (ныне город Советск Калининградской области) был заключен Русско-французский договор о мире и дружбе. Согласно этому договору между двумя странами устанавливались мир и дружба, военные действия прекращались немедленно на суше и на море. Наполеон из уважения к России возвращал ее союзнику, прусскому королю, завоеванные им прусские территории, за исключением тех частей Польши, которые были присоединены к Пруссии после 1772 г. по первому разделу Польши, и тех районов на границе Пруссии и Саксонии (округ Котбус в Лаузице — Лужицкой Сербии), которые отходили к Саксонии.
Из польских округов Пруссии создавалось герцогство Варшавское, которое теперь будет принадлежать королю Саксонии. Восстанавливался свободный город Данциг под двойным управлением — Пруссии и Саксонии.
Россия получала Белостокскую область, ранее принадлежавшую Пруссии.
Формально Тильзитский мир был выгоден России. Произошел уникальный случай в истории войн: наголову разбитая страна не теряла, а приобретала новые земли. Однако в России известие о Тильзитском мире вызвало волну возмущений. «Боже мой! — восклицал Денис Давыдов, вспоминая позднее пережитое. — Какое чувство злобы и негодования разлилось по сердцам нашей братии, молодых офицеров». Позже тот же Денис Давыдов называл 1807–1812 гг. «тяжелой эпохой». Что же было «тяжелого» в те годы для русского дворянства? Для «русских немцев», включая родню Александра I, это было действительно тяжелое время — устраивать свои дела в Германии стало ужасно трудно. А вот империя в целом приобрела в 1807 г. Белостокский округ, а через два года, после очередного разгрома Австрии, Наполеон подарил Александру город Тернополь с областью. Наконец, с помощью Наполеона к России были присоединены Финляндия и Бессарабия.
Но, увы, по губерниям разъехались Николаи Ростовы, побежавшие при первых же выстрелах в 1805 г. Теперь на паркете в парадных ментиках с напомаженными усами и с большими саблями они выглядели античными героями и рассказывали «о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как бурею налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса и как он падал в изнеможении, и тому подобное».
[64]
И, мол, если бы не чертовы дипломаты, то они бы, гусары да кавалергарды, показали бы этим французишкам!
Надо ли говорить, что было раздражено и британское правительство, решившее драться с Наполеоном до последнего солдата, разумеется, русского или немецкого. Английские дипломаты и разведчики в Петербурге получили указания любой ценой добиться расторжения Тильзитского мира.
В гостиных Петербурга и Москвы поползли разговоры о «позорном мире». Императрица Мария Федоровна и петербургская знать отказывались принимать французского посла Савари. И, как принято у нас на Руси, разговор о том, «как все плохо», незаметно переходил на тему «кто виноват», а затем, естественно, на «что делать». Кто виноват — было очевидно, что делать — тоже было ясно, благо, немного было знатных семей, не имевших дедов — участников переворотов 1725, 1740 и 1741 гг., отцов, присутствовавших при геморроидальных коликах Петра III, и внуков, посетивших спальню Павла в Михайловском замке. Был, правда, не менее существенный вопрос — кто? Великий князь Константин был глуп, труслив и запутался в грязных сексуальных историях, что было само по себе еще терпимо, но взбалмошность и жестокость закрывали ему дорогу к престолу. Никто не хотел павловского правления в ухудшенном издании. Великие князья Николай и Михаил были еще детьми. Старшая дочь Павла, Александра, умерла в 17 лет, Елена и Мария уже были выданы замуж за германских князьков. Оставалась двадцатилетняя Екатерина.
Из донесения шведского посла графа Стединга в Стокгольм от 28 сентября 1807 г.: «Недовольство против императора все более возрастает и со всех сторон идут такие толки, что страшно слушать… Забвение долга доходит даже до утверждений, что вся мужская линия царствующей семьи должна быть исключена, и, поскольку императрица-мать, императрица Елизавета не обладает надлежащими качествами, на трон следует возвести великую княгиню Екатерину».
Аналогичную информацию посылала французская разведка в Париж. Из письма Наполеона к Савари от 16 сентября 1807 г.: «Надо быть крайне настороже в связи со всякими дурными слухами. Англичане насылают дьявола на континент. Они говорят, что русский император будет убит».
А пока в Лондоне и Париже напряженно ждали развязки, Екатерина Павловна много танцевала на балах, где часто говорила о своих возвышенных чувствах к царственному брату. В промежутках между балами она занималась живописью и любовью. Это могло бы успокоить Александра, если бы в постели сестрицы не оказался… генерал Багратион.
Петр Иванович Багратион (1765–1812) отличался безумной храбростью на поле боя, заботой о солдатах. Он был превосходный тактик и никудышный стратег. Таково общее мнение военных историков XIX века. Багратион был идеальным исполнителем воли Суворова, а затем Кутузова. После позора Аустерлица русскому обществу потребовался герой, и им стал Багратион. В Москве в Английском клубе ходила шутка: «Если бы Багратиона не было, то его следовало бы выдумать».
Багратион с 1800 по 1811 год, будучи шефом лейб-гвардии егерского полка, отвечал за охрану царской семьи, находившейся в летние месяцы в Гатчине и Павловске. Поэтому великая княжна Екатерина знала генерала еще с детских лет. Инициатива сближения, несомненно, принадлежала Екатерине Павловне. Дело тут не только в этикете, который запрещал генералу первому начинать разговор с августейшими особами. Увы, наш храбрец был очень робок с женщинами и, говоря честно, глуповат. Впрочем, даже недостатки Багратиона становились достоинствами для заговора. Для переворота нужна был первая шпага государства, и Багратион мог ею стать для Екатерины Павловны, как генерал Буонапарте для Барраса и Жозефины Богарне, стой разницей, что Наполеон прикидывался простачком в политике, а князь Петр был им на самом деле.
Отношения Петра Ивановича и Екатерины Павловны начались с бесед о живописи в гостиной дворца в Павловске — резиденции вдовствующей императрицы. Екатерина дарила Петру Ивановичу картины своей кисти, а князь отвечал ей тем же. Перевести разговор с живописи на действия гвардейских полков в случае каких-либо государственных потрясений неудобно и неприлично. Зато завести разговор о штыках в постели — почему бы и нет?
