Капитан смотрел на меня сверху вниз, поскольку ростом был значительно выше, и смотрел недобро, с каким-то горьким вызовом. Горечь во взгляде понять нетрудно – положение у них такое, что будешь смотреть горько, размышляя о своем будущем.
Впрочем, явление здесь погранца меня не удивило, поскольку со слов Уматгирея, владеющего всей здешней информацией даже в далекой Швейцарии, вертолет как раз и летел из погранотряда, где забрал груз реквизированной контрабанды. Пограничник мог быть просто попутным пассажиром, а мог быть и сопровождающим Святого Валентина, хотя последнее маловероятно, поскольку лжепопу сопровождающие не нужны, и он, при своей изворотливости кидалы, вполне мог бы от него отвертеться. Я, однако, разыграл удивление.
– А что здесь пограничники делают? Я думал, мы со спецназом ГРУ воюем…
– Я же тебя не спрашиваю, что делают в мусульманской республике грабители православных храмов, – пограничник говорил грубо.
Он мне сразу показался человеком, полностью лишенным той необходимой гибкости мысли, чтобы вести мало-мальски дипломатический базар.
– В вашем положении я бы отказался от хамства… – заметил я вроде бы между делом. – Но это вопрос воспитания, а я не ставлю себе задачу по воспитанию тех, кого уже без меня долго воспитывали, но не сумели добиться приличного результата. Итак, я слушаю твои предложения…
– А я пришел твои послушать.
– Так что, Святой Валентин ничего не передал?
– Отец Валентин что-то предлагал, но меня его предложения мало волнуют. Что ты предлагаешь? Выкладывай, и постарайся побыстрее, поскольку времени у тебя мало.
Я даже усмехнулся от такой наглости, хотя и понимал, что это глупая бравада отчаявшегося человека. Но, вместе с тем, я хорошо понимал, что отчаяние может и не довести кое-кого до добра. В отчаянии бросаются грудью на амбразуру… А мне такие совершенно не по вкусу. Я всегда предпочитаю сначала сделать дело, а уже потом позволять любому совершать подвиги.
– Мне повторить нетрудно, хотя дополнительное время на раздумья я не собираюсь предоставлять…
Я услышал неосторожный и явно посторонний здесь звук справа от себя, чуть ниже по склону, в густой траве. Но не покосился туда, хотя был уверен, что трава там колыхнулась. Туда, как я видел, двинулся Висангири. Обязательно выскажу ему, когда все закончится, свое решительное «фе». Его никто слышать не должен. А что, если бы этот психованный капитан дал сейчас туда, в траву, очередь? Автомат у него, как я вижу, не на предохранителе… Просто среагирует и выстрелит… И я не помешаю ему, потому что просто не достану.
– Так повторяй.
А теперь шорох и еще какой-то звук слева пришли, выше по склону, из-за кустов. Туда Актемар с Джамбулатом двинулись. Кто из них впереди, не знаю. Но тоже не забуду выложить претензию. Не первый год со мной, пора бы и научиться быть невидимыми и неслышимыми…
– Повторю… – я начал говорить громко, чтобы отвлечь внимание погранца от шорохов в траве и в кустах, но легко сумел отрегулировать свой голос, понимая, что более громкая речь может остаться незамеченной, и потому я постарался придать своему голосу угрожающий характер, показывающий мое якобы возбуждение. – Повторю, но если в следующий раз даже генерал заявится, то ему я повторять уже не буду… Не в том вы положении, чтобы с вами церемониться. С вами вообще можно не считаться…
– Ну-ну… – сказал капитан уже мягче. – Слушаю…
Мои внешне угрожающие нотки, кажется, остановили его агрессивность.
– Я дал полтора часа на то, чтобы мне сюда доставили груз, который перевозил в вертолете ваш поп. Если за это время груз не будет доставлен, вы все будете просто уничтожены.
– А если груз доставлен будет? – поинтересовался капитан уже почти миролюбиво.
Нет, первое мое впечатление было неверным. С ним можно и разговаривать, и договариваться, только следует проявлять жесткость и напор, если хочешь добиться цели. И груз, подумалось мне, уже лежит совсем недалеко от поворота ущелья.
– Я выпущу вас… Я прикажу выпустить вас даже с оружием в руках…
– Кому ты прикажешь?
– Своим подчиненным эмирам.
Я поймал его взгляд и вдруг сообразил, что капитан совершенно не боится ни меня, ни ситуации, в которой федералы оказались, и я слишком поторопился увидеть груз рядом. Значит, что-то не так идет, как мне хотелось бы.
– Я ждал, когда ты начнешь меня обманывать, чтобы развязать себе руки, – сказал капитан. – Лжец, заманивающий в ловушку, не переговорщик… Это ты понимаешь?
– Ты о чем? – спросил я, отступая на полшага, чтобы лучше видеть каждое его движение.
Но он сделал полшага ко мне, и дистанция осталась прежней, а мне отходить дальше было некуда – тропа кончалась, и я мог бы просто упасть, начни я пятиться на склоне. И вообще пятиться здесь, когда идет такое противостояние – это не достойно мужчины-бойца. А я всегда был неукротимым бойцом…
– Я о том, что ты человек, не имеющий слова… Своего мужского слова. Ты знаешь, что ты есть никто и твой приказ ничего не может решить. Даже более того, ты прекрасно знаешь, что Геримхан Биболатов ни за что не пожелает отпустить нас, да еще с оружием… Это при том раскладе сил, который ты знаешь, а ты, я делаю на этом ударение, еще ничего не знаешь…
Он подошел ко мне вплотную и мог бы, используя преимущество в росте и в весе, просто толкнуть меня животом, и я упал бы. Вот это, насколько я понимаю, как раз недостойно мужчины – падать, размахивая руками, пытаясь удержать равновесие, даже зная, что ты его все равно не удержишь. Конечно, кто-то из трех моих парней тут же очередь даст, и капитан начнет вслед за мной падать, и уже руками не размахивая, потому что не будет уже предпринимать попыток равновесие удержать. Мертвым это совсем не свойственно… Но неудобно себя почувствую я. Именно так авторитет теряется…
– Что я не знаю? – не понял я, но догадался по глазам капитана, что я в самом деле слишком многого не знаю.
– Я начну с того, что ты знаешь… Ты знаешь, что права не имеешь распоряжаться нашими жизнями. Отпустить или не отпустить, это мог бы решить только Геримхан Биболатов. Но ему изначально нельзя было нас отпускать, с грузом священника или без него. Мы для него – носители информации о местонахождении банды, которая готовится к прорыву через перевал, а потом и через границу. Отпустить нас для него – то же самое, что самому позвонить и вызвать для бомбардировки пару эскадрилий ракетоносцев. И ты это прекрасно знаешь, тем не менее предлагаешь нам свободу, считая, что купишь нас своими обещаниями. Но ты и не собирался обещание выполнять. Как называют человека, что лжет и не держит слово?
Признаться, я не ожидал от этого капитана такой отповеди.
– Если не хочешь верить, я заставить тебя не могу…
– Ты не ответил на мой вопрос. Как называют такого человека?
Я промолчал, хотя чувствовал, как закипает что-то у меня в середине груди и даже начинает потихоньку булькать. Что это такое, знал я хорошо. Сначала это гнев, грозящий потом перейти в ярость. И было отчего проявить ярость…
