Куда же шли письма из Толвуя? В 1614 г., когда «агентура» получила большие награды, Марфа объявила: «При Борисе Годунове, при его самохотной державе, злокозненным его умыслом, мать наша Великая Государыня старица инока Марфа Ивановна была сослана в Новгородский уезд, в Обонежскую пятину, в Егорьевский погост, в заточение, и тот поп Ермолай, памятуя Бога и свою душу и житие православного христианства, матери нашей Великой Государыне иноке Марфе Ивановне непоколебимым своим умом и твердостью разума служил и прямил и доброхотствовал во всем и про отца нашего здоровье проведывал. И матери нашей Великой Государыне старице Марфе Ивановне обвещал и в таких великих скорбях в напрасном заточении во всем вспомогал». Остальным агентам были даны отдельные грамоты с примерно таким же содержанием.
Поневоле возникает риторический вопрос: чтобы «проведать о здоровье» мужа, сколько нужно гонцов – один или двадцать? Ну послал поп Ермолай сына Исаака в Антониев-Сий-ский монастырь. Узнал Исаак о здоровье, передал весточку, вернулся с ответом. Радуйся, опальная монашка, и сиди помалкивай, чтобы никто приставам не донес. Кстати, и пробыла Марфа в Толвуе всего-то около двух лет.
Нет, агентурная сеть была создана совсем не для этого. «Фельдсвязь» была установлена не только с Антониев-Сийским монастырем, но и с Костромой, и с Москвой.
Судя по всему, именно Марфа на первых порах руководила «самозванческой интригой». Кому, как не ей, могла прийти в голову идея использовать в качестве самозванца Юшку Отрепьева – ее родню. Пафнутия же Ксения Шестова не могла не знать еще в бытность его в Троицком Павло-Оборском монастыре. Да и с Пафнутием – архимандритом Чудова монастыря – она не могла не встречаться как на официальных церемониях, так и в романовских теремах в Москве. Итак, все сходится.
Впрочем, не исключено и участие в заговоре, причем на самой ранней стадии, и поляков. Под большим подозрением оказывается канцлер и великий гетман литовский Лев Сапега. Первый раз он приезжал послом в Москву еще в царствование Федора Иоанновича. Еще тогда он писал гетману Крис-тофу Радзивиллу, что разные его информаторы сходятся в одном: большая часть думных бояр и воевод стоит за Романова, меньшие чины, особенно стрельцы и чернь, поддерживают Годунова. Второй раз Лев Сапега прибыл в Москву 16 октября 1600 г. и уехал почти через год, в августе 1601 г. Через десять дней после приезда Сапега и другие члены посольства были свидетелями ночного штурма царскими стрельцами романовского подворья. В посольском дневнике, а также в донесении королю Сигизмунду Сапега и его товарищи весьма положительно отзываются о братьях Никитичах, называя их «кровными родственниками умершего великого князя». (Ляхи не признавали царский титул Федора.)
Сапега уехал из Москвы крайне озлобленным на царя Бориса. Позже в Вильне Сапега перед русскими послами, приехавшими на ратификацию, говорил королю Сигизмунду: «Как приехал я в Москву, и мы государских очей не видали шесть недель, а как были на посольстве, то мы после того не видали государских очей 18 недель, потом от думных бояр слыхали мы много слов гордых, все вытягивали они у нас царский титул. Я им говорил так же, как и теперь говорю, что нам от государя нашего наказа о царском титуле на перемирье нет, а на докон-чанье наказ королевский был о царском титуле, если бы государь ваш по тем по всем статьям, которые мы дали боярам, согласился». То есть Сапега начал торговаться: мы, мол, признаем Бориса царем, а вы, мол, признайте Сигизмунда шведским королем. На что московские послы резонно отвечали: «Вы говорите, что государь ваш короновался шведскою короною, но великому государю нашему про шведское коронованье государя вашего никакого ведома не бывало… Нам лишь ведомо, что государь ваш Жигимонт король ходил в Швецию и над ним в Шведской земле невзгода приключилась. Если бы государь ваш короновался шведскою короною, то он прислал бы объявить об этом царскому величеству и сам был бы на Шведском королевстве, а не Арцы-Карло (герцог Карл). Теперь на Шведском королевстве Арцы-Карлус, и Жигимонту королю до Шведского королевства дела нет, и вам о шведском титуле праздных слов говорить и писать нечего».
Это был страшный удар по самолюбию короля и королевского посла. После прибытия Гришки Отрепьева в Польшу Лев Сапега стал одним из наиболее активных его покровителей. Таким образом, есть большая вероятность того, что Сапега стал соучастником заговора Пафнутия и романовской клиентуры. Об этом предположительно писал церковный историк Д. Лавров: «В это время польским послом в Москве был Лев Сапега, и Отрепьев, состоя при патриархе, мог войти в сношение с ним и убедиться, что в Польше можно найти себе поддержку» (Лавров Д. Святой страстотерпец, благоверный князь угличский царевич Димитрий, московский и всея России чудотворец. Сергиев Посад: Типография Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1912. С. 90.). То же утверждает в 1996 г. и Д. Евдокимов(Евдокимов Д. Воевода. М.: Армада, 1996. С. 53.).
Наличие треугольника Пафнутий – Романовы – Сапега сразу же снимает все загадки и противоречия в истории само-званческой интриги.
Глава 9
«Польша сильна раздорами»
Итак, Марфа, Филарет и Пафнутий придумали самозван-ческую интригу. Но как материализовать ее? Русский народ, вопреки мнению позднейших романистов и историков, напрочь забыл об угличской драме. И явление самозванца в любом русском городе не только не приведет к бунту, но и будет мгновенно пресечено. И тут сработал естественный рефлекс отечественного заговорщика всех времен – «заграница нам поможет».
Правда, в большинстве случаев от «заграницы» проку было мало. Не помогла она ни Святополку Окаянному, ни Колчаку с Деникиным и Врангелем, ни старгородскому «Союзу меча и орала», да и нынешним «демократам» не очень-то помогает.
Не стал бы исключением и чернец Григорий, если бы он бежал не на запад, а на север, к шведам, или на юг, к турецкому султану или персидскому шаху. В любом случае он стал бы лишь мелкой разменной монетой в политической игре правителей означенных стран. В худшем случае Отрепьев был бы выдан Годунову и кончил жизнь в Москве на колу, в лучшем – жил бы припеваючи во дворце или замке под крепким караулом и периодически вытаскивался бы на свет божий, дабы немного пошантажировать московитов.
Но Гришке сказочно повезло – он попал на большую воровскую «малину» («яму»). Называлась эта «малина» Речью Посполитой, а местные авторитеты (воры в законе) – ясновельможными панами.
«Ах, как можно говорить так о наших западных соседях!» – воскликнет «политкорректный» читатель. Ну что ж, давайте разберемся, но для этого нам придется совершить небольшой исторический экскурс аж в конец XIII века.
В советских учебниках истории о ситуации в западных и южных русских княжествах в конце XIII – начале XV века говорилось коротко и неясно: «…воспользовавшись ослаблением Руси в результате татарского нашествия польско-литовские феодалы захватили западные и южные русские земли». На самом же деле эти земли в XIV—XV веках были присоединены к Великому княжеству Литовскому*. Вхождение русских княжеств в состав Великого княжества Литовского происходило как насильственно, так и добровольно. Как острили наши историки в XIX веке – «победила не Литва, а ее название».
