Они плавно парили в ночном воздухе.
– Отец очень гордится тем, чего ему удалось добиться в Воронау, – сказал Влад. – Думаю, это и на тебя произведет впечатление. Или даже, смею надеяться…
– Нет.
– Агнесса, я действительно пытаюсь относиться к тебе с пониманием.
– Вы напали на матушку Ветровоск! Вы покусали ее.
– Чисто символически. Только чтобы ввести в нашу семью.
– Правда? И это все оправдывает? И теперь она должна стать вампиром?
– Разумеется. Причем очень хорошим, как я подозреваю. Однако вампир вызывает ужас лишь в том случае, если ты абсолютно уверена, что быть вампиром – это плохо. Мы же так не считаем. И со временем ты поймешь, что на самом деле правы мы, – сказал Влад. – О да, нам обязательно нужно побывать в Воронау. Исключительно ради тебя. И ради нас самих. Возможно, все сразу изменится…
Агнесса пристально смотрела на него.
«А у него приятная улыбка…» – «Он вампир!» – «Но если не обращать на это внимания…» – «Не обращать внимания?» – «Нянюшка наверняка настояла бы на том, чтобы ты воспользовалась ситуацией». – «Возможно, нянюшка и способна на такое, но ты можешь себе представить, как я буду целоваться вот с этим?» – «Могу». – «Согласна, улыбка у него приятная, и жилетка очень ему идет, но ты только посмотри на него!…» – «Кстати, ты заметила?» – «Заметила что?» – «Он изменился». – «Просто пытается нас перехитрить, вот и все». – «Нет… тут что-то другое…»
– Отец считает Воронау показательной моделью общества, – промолвил Влад. – Оно наглядно демонстрирует, что произойдет, если отбросить в сторону древнюю вражду, если люди и вампиры начнут жить в мире. О да. Уже недалеко. Воронау – наше будущее.
Низкий туман стелился между деревьев, и копыта мула вырывали из него маленькие язычки. Капли дождя стекали с ветвей. Издалека донеслись бормочущие отзвуки грома, но то был не настоящий гром, который раскалывал небо пополам, а другая его разновидность, которая предпочитала гнусно сплетничать с другими грозами где-то за горизонтом.
Всемогучий Овес несколько раз пытался заговорить с собой, но его собеседник наотрез отказывался откликаться. Периодически из-за спины слышался храп, однако стоило Овсу попробовать оглянуться, как ухтыястреб сразу принимался хлопать крыльями прямо ему по лицу.
Иногда храп сменялся недовольным ворчанием, сухая рука опускалась на его плечо и всякий раз указывала направление, которое ничем не отличалось от всех прочих.
Рука снова шлепнула его по плечу.
– Что ты там поешь? – спросила матушка.
– Я старался не шуметь.
– Как называется эта песня?
– Она называется «Ом у себя в храме и смотрит на нас».
– Приятная мелодия, – заметила матушка.
– Придает бодрости, – кивнул Овес. Мокрая ветка хлестнула его по лицу. «Ведь, быть может, – добавил он про себя, – у меня за спиной сейчас сидит вампир».
– Ты находишь в ней успокоение?
– Думаю, да.
– А как насчет строчки о «беспощадном искоренении зла мечом»? Будь я омнианкой, меня бы это обеспокоило. Ты с трудом идешь на мелкую ложь во спасение, но всегда готов к убийству? И как ты спишь по ночам? Никакие мысли не тревожат?
– Ну… честно говоря, я не должен был петь эту песню. Ийский собор вычеркнул ее из псалтыря как несовместимую с идеалами современного омнианства.
– А строку о сокрушении неверных?
– И эту тоже.
– Но ты все равно ее пел?
– Этой песне меня научила бабушка, – сказал Овес.
– Она любила сокрушать неверных?
– Честно говоря, она с куда большим удовольствием сокрушила бы нашу соседку, госпожу Ахрим, но в общем и целом – да. Бабушка считала, что мир стал бы значительно лучше, если б в нем побольше искореняли и сокрушали.
– Возможно, твоя бабушка была права.
– По ее мнению, люди не слишком-то добросовестно искореняют и сокрушают, – признался Овес. – Но я полагаю, что бабушка порой бывала слишком строга в своих оценках.
– В этом нет ничего странного. Оценивать – свойство человеческой натуры.
– Мы предпочитаем предоставлять это на суд Омий, – сказал Овес, но это его утверждение как-то затерялось в темноте.
– Быть человеком – значит постоянно оценивать, – промолвил голос за его спиной. – То и это, хорошее и плохое, каждый день делать выбор… Так живут все люди.
– А ты уверена, что всегда принимала правильные решения?
– Нет, но я старалась.
– А как насчет надежды на милосердие?
Костлявый палец постучал его по спине.
– Милосердие – очень необходимая вещь, но сначала следует сделать выбор. Иначе не поймешь, где следует проявлять милосердие, а где – нет. Кстати, я слышала, вы, омниане, всегда предпочитали искоренять и сокрушать.
– То было… раньше. Теперь мы предпочитаем сокрушать аргументами.
– Ведете долгие яростные споры, полагаю?
– У каждой проблемы есть две стороны…
– И как вы поступаете, если одна сторона ошибается? – Матушкин ответ был стремителен, как стрела.
– Я хотел сказать, нам предписано рассматривать проблему и с точки зрения оппонента тоже, – попытался объяснить Овес.
– То есть, с точки зрения палача, в пытках нет ничего плохого?
– Госпожа Ветровоск, ты прирожденная спорщица.
– Вот уж нет!
– В Синоде ты пользовалась бы большим успехом. Они несколько месяцев спорили о том, сколько ангелов способно уместиться на острие иглы.
Он спиной чувствовал, как в матушкиной голове крутятся шестеренки.
– А какого размера иголка? – наконец уточнила она.
– К сожалению, понятия не имею.
– Если это обычная иголка, то шестнадцать.
– Шестнадцать ангелов?
– Именно.
– Почему?
– Не знаю. Может, эти ангелы извращенцы и им нравится ходить исколотыми.
Мул двинулся вниз по склону. Туман стал еще гуще.
– Стало быть, шестнадцать? И это точно? – спросил после непродолжительного молчания Овес.
– Нет. Но мой ответ не хуже других. Так вот значит, какие вопросы обсуждают ваши святоши?
– Ну, не всегда. Например, сейчас идет весьма интересный спор о природе греха.
– И что они думают? Резко осуждают?
– Не так все просто. Этот вопрос нельзя разложить на черное и белое. В нем много оттенков серого.
– Ерунда.
– Прошу прощения?
– Серый цвет – это тот же белый, только грязный. Ты не знаешь элементарных вещей, я поражена. А грех, молодой человек, – это когда к людям относятся как к вещам. Включая отношение к самому себе.
