Когда зрение вернулось, он увидел торчавший из стены, прямо рядом с его ухом, арбалетный болт.
По пещере еще плясал белый свет, но Келда уже отдала очередной приказ. Бородатый пикси застучал костылями.
– Теперь могешь отходить от стены. Нуу!
Фигли отпустили Веренса. Сделав несколько неуверенных шагов, он повалился на пол, но пикси даже не обратили на него внимания. Он поднял взгляд.
На стене, прибитая стрелой, извивалась тень. Некоторое время она пыталась вытащить стрелу своими иллюзорными руками, а потом стала бледнеть и наконец исчезла совсем.
Веренс поднял руку. На стене опять появилась тень, но она, по крайней мере, выглядела нормальной.
К нему подковылял старый пикси.
– Все полный ажур, – сообщил он.
– Вы убили мою тень? – спросил Веренс.
– Могешь звать это тенью, – согласился пикси. – То влияние, что они наложили на тебя. Ничего, скоро опамятуешься, будешь как дитя.
– То есть я могу впасть в детство?
– В смысле, будешь как новейший, – поправился пикси. – Приветствуем тебя, королек. Я – человек Большой Агги. Могешь звать меня премьер-министром, как смею предполагать. Не желаешь пить глоток воды и ведать жареную лепешку, пока ждем?
Веренс потер лицо. Он уже чувствовал себя лучше. Туман постепенно покидал его голову.
– Как я могу вас отблагодарить?
У пикси радостно заблестели глаза.
– Есть одна малая мелочь, которую, говорила карлина Ягг, ты мог бы нам дарить. Совсем бесплатная для тебя, ничего не стоящая.
– Все, что угодно, – посулил Веренс.
Двое пикси, полусогнувшись, быстренько приволокли длинный свиток и развернули его перед Веренсом. В руках у старого пикси откуда-то появилось гусиное перо.
– Это называйся подпись, – сказал он, глядя на Веренса, который, в свою очередь, с изумлением таращился на покрытый мелкими буковками пергамент. – Не забывай ставить ыныциалы под каждовым подпунктом и кодицилом. Мы, Нак-мак-Фигли, простоватый народец, – добавил он, – но кой-каковой толк в документах имеем.
Всемогучий Овес, часто моргая, смотрел на матушку поверх сложенных для молитвы рук. Затем он украдкой покосился на топор.
– Ты не успеешь, – сказала матушка, не двигаясь с места. – Если уж собирался использовать его, надо было заранее брать в руку. Молитва – это, конечно, хорошо. Она иногда помогает привести мысли в порядок. Но топор есть топор, во что бы ты ни верил.
Овес немного успокоился. Честно говоря, он ожидал, что она прыгнет ему прямо в горло.
– Может, Ходжесааргх приготовит чай, а то что-то в горле пересохло… – проскрипела матушка и, тяжело дыша, опустила голову на наковальню.
Краем глаза она заметила медленное движение его руки.
– Я принесу… спрошу… я…
– У этого сокольничего голова на своем месте прикручена. Кстати, от какого-нибудь печенья я тоже не откажусь.
Пальцы Овса сжали топорище.
– И все равно не успеешь, – сказала матушка. – Впрочем, ладно, можешь держать его в руке. Первым делом – топор, а помолиться всегда успеем. Ты похож на священнослужителя. Кто твой бог?
– Э… Ом.
– Это он или она?
– Он. Да. Определенно он. – Как ни странно, по этому поводу церковь еще ни разу не раскалывалась. – Э… и ты не против?
– Против кого? Против твоего бога? А почему я должна быть против?
– Ну… твои коллеги не уставали твердить, мол, омниане сжигали ведьм…
– Никогда такого не случалось, – сказала матушка.
– Боюсь, вынужден признаться, что в летописях…
– Ведьм они никогда не сжигали, – повторила матушка. – Быть может, сжигали каких-нибудь старых женщин, которые посмели высказать в открытую свое мнение, а потом не успели убежать. Но не ведьм. Я скорее готова поверить в обратное – что это ведьмы кого-то жгли. Не все ведьмы отличаются приятным нравом.
Овес вспомнил о вкладе графа в составление «Великого инструментария»…
Эти книги были древними! Но не менее древними были вампиры! Можно даже сказать каноническими. Ледяной нож сомнения все глубже вонзался в его разум. Откуда нам знать, кто что написал? Чему или кому можно верить? Какое из писаний святое? И в чем состоит истина?
Матушка поднялась на ноги, подошла к верстаку, на котором Ходжесааргх оставил огненную банку, и внимательно ее осмотрела.
Овес покрепче сжал в пальцах топор. А ведь и правда, в такие секунды топор действует более успокаивающе, чем молитва. Может, стоит начать с небольших истин? Например, у него в руке топор…
– Я… я должен быть уверен, – запинаясь сказал он. – Ты… ты превратилась в вампира?
Матушка Ветровоск, казалось, не расслышала его вопрос.
– Куда запропастился этот Ходжесааргх со своим чаем? – спросила она.
Вошел сокольничий с подносом.
– Рад видеть тебя в добром здравии, госпожа Ветровоск.
– Ну, наконец-то.
Взяв чашку, она едва не расплескала чай. Руки матушки дрожали.
– Ходжесааргх?
– Да, госпожа?
– Ты поймал жар-птицу?
– Нет, госпожа.
– Я видела, как ты охотился за ней.
– Я нашел ее, но она погибла. Только выжженная земля и осталась, госпожа.
– Расскажи-ка об этом поподробнее.
– А сейчас точно подходящее время? – спросил Овес.
– Самое подходящее, – сказала матушка Ветровоск.
Овес сидел и слушал. Ходжесааргх был оригинальным и по-своему хорошим рассказчиком. Если бы ему пришлось пересказывать, например, сагу о Цортской войне, весь рассказ заключался бы в наблюдениях за птицами: сколько присутствовало бакланов и пеликанов; каждый ворон был бы точно описан; ни одна крачка не была бы пропущена. Возможно, упоминались бы и люди в доспехах, но только потому, что на них сидели вороны.
– Феникс не откладывает яйца, – заметил Овес. Это случилось вскоре после того, как он спросил, не употреблял ли сокольничий укипаловку.
– Он – птица, – возразил Ходжесааргх. – А птицы откладывают яйца. Ни разу не встречал ни одной птицы, которая бы не откладывала яйца. Я даже собрал скорлупу.
Он скрылся где-то в глубине конюшни. Овес с беспокойством улыбнулся матушке Ветровоск.
– Скорее всего, это куриная скорлупа, – пожал плечами он. – Я читал о фениксе. Мифическое существо, символ…
– Не сказала бы, – перебила матушка. – Лично я не видала вблизи ни одного феникса.
Сокольничий быстро вернулся, прижимая к груди небольшую шкатулку, набитую обрывками шерсти, а в самом центре покоилась небольшая кучка скорлупы. Скорлупа была серебристо-серой и очень легкой.
