Нянюшка проводила их взглядом. Затем сказала:
– Ну, если ты чай допил, давай я заберу чашку.
– О! Да. Да, было очень мило, – ответил Бадья.
– Э-э… Там, в ложах, у меня произошел небольшой несчастный случай, – добавила нянюшка.
Бадья схватился за сердце.
– Сколько погибших?
– О, ни одного, никто не погиб. Просто немного намокли. Я шампанское пролила.
Бадья облегченно рухнул обратно в кресло.
– По-моему, тут беспокоиться не следует, – отмахнулся он.
– Когда я сказала «пролила»… То есть я имела в виду, что все время проливала. Лью и лью, сама не знаю, что на меня нашло!
Но Бадья лишь снова отмахнулся.
– Ковер хорошо отчищается.
– А на потолках пятен не остается?
– Госпожа?…
– Ягг.
– Пожалуйста, госпожа Ягг, некоторое время мне нужно побыть одному.
Нянюшка кивнула, собрала чашки и вышла из кабинета. Если ни у кого не вызывает вопросов появление старушки с чайным подносом, люди уж точно не будут возражать против старушки, усердно моющей посуду. Если моешь посуду, тебя везде примут.
Сказать по чести, мытье посуды относилось к разряду вещей, которые случались с кем-то другим, но никак не с нянюшкой Ягг. Однако в данном случае она сочла, что неплохо было бы действовать в ключе исполняемого характера. Она нашла альков с краном и раковиной, засучила рукава и принялась за работу.
Кто-то похлопал ее по плечу.
– Знаете, госпожа, вот этого лучше не делать, – произнес чей-то голос. – Очень плохая примета.
Оглянувшись, нянюшка увидела одного из юных работников сцены.
– Что, неужели мытье посуды приносит семь лет невезенья? – уточнила она.
– Вы свистели.
– И что? Я всегда насвистываю, когда думаю.
– Я к тому, что на сцене свистеть нельзя.
– Дурная примета?
– Наверное, так. Мы обычно пересвистываемся, когда меняем декорации. Подаем друг другу сигналы. Если мешок с песком приземлится прямо на вашу голову, вам и в самом деле может слегка не повезти.
Нянюшка оторвалась от посуды и посмотрела вверх. Юноша проследил за ее взглядом. Там, где они стояли, потолок был не дальше чем в двух футах от их голов.
– И все равно, лучше бы не свистеть, – промямлил юноша. – Техника безопасности, знаете ли.
– Я запомню, – ответила нянюшка. – Не свистеть. Любопытно. Век живи, век учись, а?
Занавес поднялся, возвещая начало второго акта. Нянюшка наблюдала из-за кулис.
Было особенно интересно следить за тем, как актеры пытаются постоянно держать одну или обе руки над головой – защищая себя от какого-нибудь несчастного случая. Таким образом, в данном акте было гораздо больше взмахов и драматических жестов, чем требуется даже для оперного представления.
Она прослушала дуэт Йодины и Буфолы – вероятно, первый дуэт в истории оперы, во время которого оба исполнителя наотрез отказывались смотреть куда-либо, кроме потолка.
От музыки нянюшка также получила некоторое удовольствие. Впрочем, если считать музыку пищей любви, сегодня публике подавали бутерброды. После первого акта искра из представления ушла.
Нянюшка покачала головой.
Позади, из теней, выступила некая костлявая фигура. Вскинув руку, она потянулась к ничего не подозревающей нянюшке… Но тут нянюшка Ягг обернулась.
– О, привет, Эсме. Как ты сюда пробралась?
– Билеты по-прежнему у тебя, так что мне пришлось побеседовать с билетером по душам. Но через пару минут он придет в чувство. Что тут у вас происходит?
– Разное… Герцог вот спел длинную песню про то, что ему нора идти, потом граф спел песню о чудесной весенней погоде. А еще с потолка свалился покойник.
– Но для оперы это ведь нормально?
– Как сказать.
– А-а. Знаешь, в театре, если долго смотреть на мертвые тела, начинаешь замечать, что они на самом деле шевелятся.
– Это тело вряд ли зашевелится. Удушение. Кто-то тут развлекается тем, что убивает людей. Я поболтала немного с балеринами, много чего узнала.
– В самом деле?
– Они все в один голос твердят о Призраке.
– Гм-м. Носит черный оперный костюм и белую маску?
– А ты откуда знаешь?
Матушка самодовольно улыбнулась.
– Лично я ума не приложу, зачем кому-то может понадобиться убивать людей в опере… – Нянюшке вдруг вспомнилось выражение лица госпожи Тимпани. – Ну, разве что другим людям в опере. Ну и еще музыкантам. И пожалуй, кое-кому из публики.
– Я не верю в призраков, – решительно заявила матушка.
– О, Эсме! Ты ведь знаешь, у меня в доме их живет не меньше дюжины!
– О, я верю в призраков, – ответила матушка. – В настоящих призраков, грустных и печальных, они болтаются вокруг да около и воют, воют… Но я не верю, что они убивают людей или пользуются холодным оружием. – Она отошла на несколько шагов. – Здесь призраков и так хватает.
Нянюшка молчала. Когда матушка слушает, не прибегая к помощи ушей, лучше помалкивать.
– Гита?
– Да, Эсме?
– А что такое «Белла Донна»?
– То же, что ядовитый паслен, только красивей.
– Так я и думала. Ха! Каков нахал!
– Но на оперном языке это значит Прекрасная Женщина.
– В самом деле? О! – Подняв руку, матушка дотронулась до твердого, как железо, пучка волос. – Глупости все это!
…Он двигался как музыка, как человек, который танцует в такт ритму, что звучит у него в голове. И на короткое мгновение, когда его лицо озарилось лунным светом, стало видно, что его лицо – это череп ангела…
После дуэта опять последовала овация. Публика аплодировала стоя.
Агнесса незаметно растворилась в хоре. Оставшуюся часть акта делать ей особо было нечего – разве что танцевать или, по крайней мере, двигаться как можно ритмичнее вместе с остальными цыганами во время цыганской ярмарки. Ну и еще слушать, как герцог поет про прекрасную погоду летом в деревне. Драматически воздев руку над головой.
Она вглядывалась в закулисный мрак.
Если нянюшка Ягг здесь, то и эта, вторая, тоже неподалеку. Не надо было писать эти письма домой… А и ладно. Им все равно не удастся утащить ее обратно, как бы они ни старались…
Остаток оперы прошел без смертей – по крайней мере, без тех, что не требовались по сценарию, долгих и красивых. Правда, возникла небольшая суматоха, когда одного хориста едва не пришиб мешок с песком, который случайно столкнули с верхнего помоста работники сцены, поставленные там, чтобы предотвратить дальнейшие «несчастные случаи».
