– С чего Цезарю дожидаться нас? – обратился он к своим подчиненным. – Он не знал, что мы хотим присоединиться к нему. Центурионы! Ведем Четвертый Феррарский вдоль стен города к Марсову полю. Будем догонять Цезаря.
И он облегченно вздохнул, увидел, что люди в первых рядах заулыбались, готовые идти дальше, несмотря на усталость.
Марк Антоний, окруженный плотным кольцом личной охраны, кипел от злости. Он ощущал запах собственного пота, щеки и подбородок его кололись щетиной. В это утро ему не хватало только очередной стычки с Буччо.
– Почему ты отменил мой приказ и остановил легион?! – резко спросил он. – Отдохнете, когда мы войдем в город.
Четыре других легиона упрямо продолжали отмерять последние мили Аппиевой дороги, а солдаты Буччо застыли на месте, понурив головы. Они маршировали всю ночь, прибавив еще двадцать два тысячешаговых столба к тридцати, пройденных днем. У самого легата глаза покраснели от недосыпания.
Он, как положено, отсалютовал Антонию:
– Я пытался предупредить тебя, консул. Не хотел уходить тайком глубокой ночью. – Буччо сделал паузу и глубоко вдохнул. – Мой легион дальше с тобой не пойдет.
Марк Антоний вытаращился на него, не в силах понять, что говорит ему легат таким спокойным голосом. Когда смысл этих слов дошел до него, лицо консула превратилось в каменную маску, а рука упала на рукоятку меча, который висел у его правого бедра.
– У меня четыре легиона, которые я могу вернуть, легат Буччо, – напомнил он. – Повинуйся моим приказам или я увижу тебя вздернутым на столбе.
– Сожалею, консул, но этому приказу я повиноваться не смогу. – И к полному изумлению Марка, легат улыбнулся, прежде чем продолжить. – Девятый Македонский не будет сражаться с Цезарем.
Марк Антоний осознал, что за разговором внимательно следят люди Буччо. Оглядывая их, он обратил внимание, что они напоминают стаю собак, которых сдерживает только поводок: отпусти их, и они разорвут противника на куски. Руки солдат уже взялись за копья и мечи, и они не отводили глаз от консула. Он не мог приказать своей охране арестовать Буччо. Едва сдерживаемая агрессивность легионеров однозначно указывала на то, что произойдет, предприми он такую попытку.
Антоний наклонился в седле и понизил голос, чтобы его слышал только взбунтовавшийся легат.
– Как бы все ни обернулось, Буччо, что бы ни случилось в городе, нет в Риме такой силы, которая не накажет мятеж и предательство. Ты навсегда лишился доверия. Девятый Македонский вычеркнут из сенатских списков и расформируют. Это сделаю или я, или сам Сенат. Твои люди станут бродягами, бездомными предателями, которые будут жить в постоянном страхе, что их поймают и накажут. Подумай об этом, прежде чем зайдешь слишком далеко по этой тропе, когда я уже не смогу спасти тебя от собственной глупости.
Слова ударами падали на Буччо, и его губы превратились в тонкую полоску.
– Мои люди мыслят так же, как и я, консул, – отозвался он. – Их можно подталкивать до определенной черты, но потом надо вести за собой, как ты мне и говорил.
Марк Антоний злобно сверкнул глазами, когда легат повторил его же слова.
– Надеюсь, мы еще встретимся, в лучшие времена, – проворчал он, разворачивая лошадь, и мотнул головой, предлагая охране следовать за ним. Он потерял два легиона, и прекрасно понимал, куда дует ветер. Скрипя зубами, консул поскакал за теми, кто еще оставался под его командой.
Несколько часов спустя, когда легион Буччо продолжил путь по Аппиевой дороге на север, Марк Антоний увел свои легионы на север, обходя город по широкой дуге. Предводитель Девятого Македонского легиона остановился там, где они свернули с Аппиевой дороги, оставляя после себя широкую полосу травы, вытоптанную двадцатью тысячами человек, которые уже исчезли вдали. Буччо кивнул и вызвал своего экстраординария.
– Поезжай вперед, к Цезарю. Дай ему знать, что Девятый Македонский с ним. Скажи ему, что консул Марк Антоний уже не идет в Рим. Увидишь легата Либурния – передай, что он должен угостить меня выпивкой.
Как только всадник ускакал по выложенной камнем дороге, подошел Патрокл, трибун Буччо – молодой патриций дет двадцати от роду, представитель одной из лучших семей Рима. Он проводил взглядом исчезающего вдали гонца.
– Я надеюсь, Цезарь оценит риск, на который мы идем ради него, – сказал он. На веке у Патрокла вскочил огромный прыщ с белой головкой, который так раздулся, что глаз практически закрылся. Трибун раздраженно почесывал веко, когда говорил.
– В Риме тебе надо сходить в баню, Патрокл, – посоветовал Буччо.
– Меня волнует не мой глаз, а все остальное. Моя мать упадет в обморок, узнав, что я участвую в мятеже.
– Ты участвуешь в мятеже за Цезаря, – мягко напомнил ему легат. – Ты веришь ему и его приемному сыну, а не Сенату, который его убил. Никакой это не мятеж.
Атмосфера в театре Помпея накалилась докрасна от панической злости: противоборствующие группы сенаторов во все горло орали друг на друга. Хрупкое перемирие, возникшее перед лицом общей опасности – Октавиана и его легионов, обосновавшихся на Форуме, – рухнуло, как только легионы ушли на север. В отсутствии должным образом назначенных консулов цивилизованные дебаты превратились в базарную склоку. Этим утром право Бибула вести собрание оспорили, и ему не осталось ничего другого, как сесть на скамью рядом со Светонием, в окружении своих сторонников.
Перед сенаторами теперь стояли Гирций и Панса. Каждый уходящий день приближал их консульский год, и вдвоем им каким-то образом удалось убедить остальных, что они уже могут вести себя как консулы. Именно Авл Гирций выбирал ораторов по собственному усмотрению. Он подождал, пока закончится очередной продолжительный и яростный спор, и только потом вновь заговорил сам:
– Сенаторы, к чему столько шума? У нас есть все необходимые факты для принятия решения, которые принесли нам люди, ради них рисковавшие жизнью. Этого достаточно! Рим уязвим, пока не прибудут легионы из Остии. Они уже высадились, а мы тратим день в бессмысленных спорах. Сенаторы, прошу тишины!
Под его яростным взглядом заседающие замолкали – один за другим, пока не наступила тишина. За последние три дня они проводили третье собрание, а новости приходили одна хуже другой. Все знали, какие настроения царят в городе. Без защиты легионов количество преступлений против горожан и собственности увеличилось десятикратно, и едва ли не каждый из присутствующих мог рассказать историю о грабеже, изнасиловании или убийстве. Раздражение и злость накапливались, но никто не мог предложить четкого пути выхода из кризиса, и хаос усиливался. У театра почти тысяча наемных охранников дожидалась выхода своих работодателей. Только с ними сенаторы могли благополучно добраться до своих домов, но при их виде тут же начинали собираться толпы, выкрикивая проклятия и угрозы. Никогда еще Рим не подходил так близко к полному коллапсу правопорядка, и в глазах сенаторов Гирций видел злость пополам со страхом. Впрочем, его это тревожило не сильно. Наоборот, он стремился сыграть на этом страхе, получив большую власть, не дожидаясь начала консульского года.
