– Как ты и говоришь, я римский консул. Неужели Республика развалилась до такой степени, что даже римский офицер не исполняет приказ?
Центурион опустил голову, покраснев от стыда. Без единого слова он поднялся на возвышение, а другие центурионы чуть раздвинулись, чтобы закрыть образовавшуюся брешь.
Марк Антоний выпрямился во весь рост, так что его глаза оказались на уровне плюмажа центуриона. Посмотрел вниз.
– Под телом лежит восковая статуя, центурион. Достань ее. Подержи, чтобы все могли видеть.
У мужчины отпала челюсть. Он яростно замотал головой, потом все же ответил:
– Что? Какую ты затеял игру, консул? Пожалуйста, не надо. Закончи речь и позволь нам увести тебя.
– Как тебя зовут? – спросил Марк Антоний.
Центурион замялся. Прежде он сохранял анонимность, ничем не выделяясь среди таких же, как он. А тут вдруг его выдернули из общего ряда, и он понимал, что к добру это не приведет. Шумно сглотнув слюну, он поблагодарил своих личных богов, которые так его подставили.
– Центурион Оппий, консул, – ответил он неохотно.
– Понятно. Я буду говорить медленно и ясно, центурион Оппий. Повинуйся моим приказам, право отдавать которые принадлежит мне по закону. Выполняй принесенную тобой клятву верности Республике или сними шлем и передай трибуну своего легиона мое требование показать тебе, что такое римская дисциплина, раз уж ты, похоже, про нее забыл.
Губы центуриона превратились в тонкую полоску. Глаза его злобно засверкали, но он коротко кивнул. Такое требование означало публичную порку утяжеленной плетью, а может, даже публичную казнь в назидание другим. Он повернулся и посмотрел на тело Цезаря.
– Он не будет возражать, – продолжил Марк Антоний, и его голос вдруг смягчился. – Он был моим другом.
– Я не знаю, что ты задумал, консул, но, если они бросятся на нас, в следующий раз мы увидимся только в аду, – прорычал Оппий.
Антоний сжал кулак, возможно, чтобы ударить, но центурион низко наклонился и приподнял золотую ткань. Под телом Цезаря лежала статуя из белого воска в рост человека, одетая в пурпурную тогу с золотом по краю. Оппий в ужасе замялся, отшатнулся. Черты лица скульптуры скопировали с лица Цезаря. Голову ее украсили лавровым венком.
– Что… это такое? – пробормотал он.
Марк вскинул руку, и Оппий поднял статую, на удивление тяжелую. Он даже пошатнулся под ее весом, но все-таки поставил рядом с собой.
Толпа гудела, не понимая, о чем говорят на возвышении. Потом она ахнула, увидев статую с белыми, пустыми глазами, и разразилась криками.
– Консул! – обратился к Марку Антонию другой центурион, перекрывая шум. – Это надо прекратить. Спускайся, Оппий. Они этого не потерпят.
– Молчать! – проревел Антоний, теряя терпение из-за глупости окружающих.
Толпа в ужасе затихла, и все взгляды скрестились на пародии на человека, статуи, которую держал Оппий.
– Позвольте мне показать вам, граждане Рима. Позвольте мне показать вам, чего стоит ваше слово!
Марк Антоний шагнул к статуе и вытащил из-за пояса серый железный клинок. Сдернув с плеча манекена пурпурную тогу, он обнажил его грудь и шею. Толпа вновь ахнула, но никто не мог отвести глаз от происходящего. Многие дрожащими руками показывали знак рогов
[3]
, отгоняющий злых духов.
– Тиллий Цимбер держал Цезаря, когда Светоний Прандий нанес первый удар… сюда! – воскликнул Марк Антоний. Он указал левой рукой на плечо статуи и вонзил клинок под ключицу, так, что передернуло даже солдат-ветеранов, стоявших в толпе. Сенаторы на лестнице замерли. У Светония раскрылся рот.
– Публий Сервилий Каска нанес резаную рану поверх первой. – И Антоний вновь полоснул по воску. Он уже вспотел, и его громкий голос прокатывался над толпой, эхом отражаясь от окружающих Форум зданий. – Его брат, Гай Каска, подступил к ним, когда Цезарь боролся! Он вонзил свой кинжал… сюда!
У здания Сената братья Каска в ужасе переглянулись, а потом молча повернулись и поспешили покинуть Форум.
Обливающийся потом Марк освободил от тоги руки статуи и указал на правую.
– Луций Пелла нанес удар в правую руку, разрезал ее от плеча чуть ли не до локтя. – Марк Антоний вспорол воск, и толпа застонала. – Но Цезарь продолжал бороться! Он был левшой и поднял окровавленную правую руку, чтобы оттолкнуть их. Децим Юний ударил его, перерубил мышцу, и рука упала. Цезарь звал на помощь тех, кто сидел на каменных скамьях театра Помпея. Он призвал к отмщению, но никто не пришел… и они продолжили начатое.
Толпа надвинулась, доведенная чуть ли не до безумия тем, что происходило у нее на глазах. Здравый смысл ушел, осталась только нарастающая ярость. Немногие из сенаторов остались стоять на лестнице перед зданием Сената, и Марк Антоний увидел, как поворачивается Кассий, чтобы уйти.
– Тут Гай Кассий Лонгин ударил отца Рима, протянув свои тощие руки в зазоры между руками других. – Марк Антоний нанес удар сквозь тогу, порвав ее. – Хлынула кровь, вымочив тогу Цезаря, но он продолжал бороться! Он был солдатом Рима, с сильной душой, а они продолжали и продолжали наносить удары! – свои слова он сопровождал ударами клинка, пронзая воск и разрывая тогу.
Сделав паузу, консул тяжело вздохнул и покачал головой.
– Тут он увидел, что у него есть шанс выжить!
Он понизил голос, и шум толпы стих. Люди надвинулись еще ближе в ожидании дальнейших слов консула. Марк Антоний смотрел поверх голов, но его глаза видели другой день, другое место. Он узнал все подробности убийства из десятка источников, и случившее стало для него таким реальным, будто он сам при этом присутствовал.
– Он увидел, как вошел Марк Брут. Человек, с которым он бок о бок сражался половину своей жизни. Этот человек однажды предал его и присоединился к врагам Рима. Юлий Цезарь простил этого человека, хотя все остальные хотели его четвертовать. Цезарь увидел своего лучшего друга и на мгновение, пусть его и продолжали колоть и рубить, подумал, что он спасен. Подумал, что помощь пришла.
На глаза навернулись слезы. Марк Антоний смахнул их, чувствуя, как навалилась усталость. Но сказать осталось совсем немного.
– И тут он увидел, что в руке Брута такой же кинжал, как и у остальных. Сердце у него упало, и он перестал бороться, – объявил консул.
Остолбеневший центурион Оппий едва не выпустил из рук восковую скульптуру. Он дернулся, когда Марк Антоний протянул руку и набросил тогу на голову статуи, закрывая ее лицо.
– Больше Цезарь на них не смотрел. Он сидел недвижно, пока приближался Брут, а они продолжали колоть и резать его плоть.
Марк поднес клинок к сердцу. Многие в толпе уже плакали, и мужчины, и женщины, выли от ужаса в ожидании последнего удара. Их стенания разносились по Форуму.
