— Да свой я, товарищи!.. — отчаянно барахтаясь, закричал Алексей. — Мандат-то у меня в поясе остался… а там, на маузере, все написано!..
Комиссар взял маузер. Блеснула медная табличка с надписью «Комиссару А. Глазкову от реввоенсовета фронта за доблесть и отвагу».
— Так… — усмехнулся Комиссар. — Глазков!.. Алексея Глазкова я знал лично по Южному фронту. Высокий. Темный. — Он пристально поглядел на Алексея. — Раза в два старше вас.
— Он!.. — обрадовался Алексей. — Он самый!..
— Не вы?..
— Не я!
Комиссар безнадежно махнул рукой и опустился в кресло.
— Тогда рассказывайте…
Грузовик, заполненный беспризорниками всех возрастов, с ходу затормозил возле асфальтовых чанов, от которых врассыпную тут же бросились чумазые мальчишки.
Соскочив на землю, Лукин заглянул внутрь чана — там, согнувшись, сидел беспризорник, не успевший смыться.
— Как зовут?..
— Витька..
Лукин повернулся к сотрудникам:
— Берите.
Над поверхностью воды показалась мокрая голова. Отплевываясь, чекист бросил в лодку пачку слипшихся долларов, набрал воздуха и нырнул снова.
Таких лодок по Яузе плавало несколько.
А на мостике стояла лебедка, и двое людей травили из воды трос со шлангом. Вскоре показался круглый шлем. В руке водолаза тоже были доллары и какая-то тряпка в горошек…
В кабинет вошел Лукин и вытряхнул из пояса на стол, где со счетами трудился Михаил Михайлович, очередную порцию найденного.
— С Яузы, товарищ Комиссар!
— Пояс!.. — обрадовался Алексей. — Вот он! Глядите, товарищ Комиссар!
Михаил Михайлович сердито щелкнул костяшками.
— Тихо!.. Опять сбили… Принесли и уходите!
— Слушаюсь… — испуганно козырнул Лукин.
Комиссар у окна разглядывал маузер.
— Заряжен?..
Алексей пожал плечами.
Комиссар щелкнул предохранителем и вынул обойму — она оказалась пустой.
— Невероятная история…
— Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят один доллар!.. — Михаил Михайлович снял пенсне и протер глаза.
— Невероятная история… — повторил Комиссар. — Вы знаете, товарищ… Глазков, согласно мандату, какое огромное дело вы сделали?..
— Знаю, товарищ Комиссар!.. — радостно отозвался Алексей. — И вам тоже спасибо за помощь! И вам… И вам!.. — Он пожал руки Михаилу Михайловичу, чекистам, бритоголовому. — От всей Чукотки!
Вслед за этим Алексей взял со стола пояс и принялся запихивать в него доллары.
— Куда? — в один голос воскликнули Михаил Михайлович и бритоголовый.
— Как куда? Домой. В Анадырь.
Доллары — стопка за стопкой — исчезали в поясе.
— Через мой труп! — закричал Михаил Михайлович и обеими руками вцепился в деньги.
— В очередь! — решительно заявил Алексею молчавший до сих пор бритоголовый. — Я второй месяц хожу!..
— Товарищи!.. — широко раскрыл глаза Алексей. — Какая очередь?.. Деньги-то ведь мои!.. Чукотские! У меня же план!.. Товарищ Комиссар!..
Все трое, держась за пояс, смотрели на начальника.
Комиссар подошел к столу.
Стучат колеса поезда.
За оконным стеклом тянутся поля, реки, серые деревенские крыши.
У окна сидит Алексей. Вымытый, подстриженный, в заметно великоватой шинели.
Напротив него — молоденький, крестьянского вида парнишка с сундучком на коленях.
Оба молчат. Смотрят в окно, покачиваясь на скамейках.
Наконец Алексей, вздохнув, развязал мешок, достал из него пояс в горошек, а из пояса… вынул воблу.
Постучал и принялся чистить, поглядывая на попутчика.
— Комсомолец? — спросил он.
— Комсомолец.
— Держи.
Алексей долго и задумчиво глядел, как паренек чистит воблу.
— Вот ты мне скажи… — вдруг заговорил он. — Положим, есть у тебя миллион… И на этот миллион ты, если захочешь, можешь у себя в деревне хоть завтра полный социализм построить. С баней, с электричеством… Даже, скажем, с планетарием!.. Построил бы?..
— Ясное дело, — усмехнулся паренек.
— А тебе говорят: нет! Надо станки там разные купить, гвозди, лекарства… для другой деревни…
— А кто говорит?
— Не важно. Я, скажем, говорю.
— Ты?..
— Я.
— А миллион мой?
— Твой.
— Ну тогда — как захочу, так и сделаю.
— А станки?
— А на кой они мне?
— Ага!.. — язвительно приподнялся Алексей. — У тебя, значит, социализм, а остальные сто шестьдесят миллионов пускай подождут! Какая же твоя комсомольская революционная сознательность?.. Да ты знаешь что?
— Что?
— Нету такой пошлины, чтобы на нее социализм купить!.. Его строить надо!.. На основе научной теории! Самим! Понял?
— Чего ты ко мне пристал? — обиделся паренек. — Сам спрашивал, сам орет…
Они помолчали.
— Едешь-то откуда? — спросил паренек, возвращаясь к вобле.
— С Чукотки…
— И куда?
— На Чукотку.
— Это… почему?
— Потому… — ответил Алексей, глядя в окно. — Потому что земля круглая…
Снова на экране — глобус.
Под продолжающийся стук колес медленно уплывают Москва, Ярославль, Волга, Урал, Сибирь…
И со свистком паровоза глобус опять оживает, наполняясь шумами, голосами, музыкой, железными лязгами, грохотом моторов.
Нигде не утихает говорящий глобус — даже там, в районе буквы «Р», где еще вчера мы слышали только свист ветра…
Семь невест ефрейтора Збруева
…На цветном, широком экране расцветают семь алых сердец. Раздается короткий, дробный звук, похожий на автоматную очередь, и на каждом сердце, как на конверте, отпечатывается почтовый штемпель.
В таком обрамлении возникает название фильма:
«СЕМЬ НЕВЕСТ ЕФРЕЙТОРА ЗБРУЕВА»
Пока идут остальные титры — на экране мелькают хвойные и лиственные леса, болота, речки, мосты и разъезды. Стучат колеса поезда.
Проносятся надписи, выложенные на откосах белым камнем: «Счастливого пути» и «Добро пожаловать»… Под беззаботное треньканье балалаек переплетаются, сходятся и расходятся, как лучи прожекторов, рельсы.
