– Вы совсем мозги заспали, Леонид Михайлович! Это Деветьяров, слыхали такую фамилию?
– А, Андрей. Привет.
– Ты что, правда еще спишь?
– Который час?
– «Не спи, не спи, художник»! Начало десятого!
– Ну. И чего звонишь в такую рань? Свинья ты после этого!
– Когда к девкам едем, Мейерхольд? – ничуть не обидевшись на «свинью», весело крикнул Деветьяров. – Я вся горю.
– Никуда мы не едем, Андрюша.
– Не понял.
– Никуда не едем!
В ответ в трубке раздались гудки.
Пожав плечами, Шленский положил ее и снова завалился спать.
Но доспать ему не удалось: через полчаса Деветьяров позвонил уже в дверь.
– Гротовский, – сказал он, стоя на пороге. – Что за номера?
– Я прочел сценарий, – хмуро сообщил Шленский. Он стоял на пороге в тапках, майке и трусах. – Это полная порнография.
– Я войду? – кратко осведомился Деветьяров.
– Входи.
– Так, – резюмировал Деветьяров, усевшись в кресло на кухне. – Значит, порнография. И что?
– «Что, что»… Хочешь, чтобы на тебя пальцами показывали?
– Я об этом мечтаю! – ответил Деветьяров.
– А я нет! – отрезал Шленский.
– Слушай, налей кофе, Стреллер, – поморщился Андрей. – А то мне от твоего вида удавиться охота.
– Ага.
Шленский поставил чайник и поплелся в ванную, откуда тут же раздались шум воды, фырканье и уханье.
– От тебя, Ленчик, сдохнуть можно, – выйдя в коридор, прокричал через дверь Деветьяров. – Я целый день по театру бобиком бегаю, всех на уши ставлю. Я им репертуар на месяц поменял – а он сценарием недоволен! Феллини хренов! Не нравится – сам напиши!
– Чукча не писатель, – проорал из ванной Шленский. – Чукча режиссер!
– Чукча импотент! – крикнул Деветьяров. – Там девки дюжинами, а он сценарии читает! Работать надо, день и ночь!
– Пошляк! – проорал Шленский.
– Леонид Михалыч! – весело пропел Деветьяров. – Ты что, каждый день в цэковских санаториях сачка давишь? Да придумаем мы это шоу! На хрен тебе сценарий с твоей башкой?
– Грубая лесть, – с удовольствием разглядывая свое лицо в зеркале, ответил Шленский.
– Ге-ний! Это все знают! – заявил Деветьяров.
Дверь открылась. За ней, вытирая шею полотенцем, стоял Шленский.
– Кто я?
– Ну не гений, – сказал Деветьяров, – но зато какой талант!
И немедленно получил полотенцем по голове.
На кухне свистел чайник.
Кофе был допит. Шленский поставил чашки в раковину и сказал:
– Ладно, черт с тобой. Попробуем!
– Спасибо, кормилец! – жуя пряник, поблагодарил Деветьяров. – Век не забуду.
– Да, сегодня у них там эта… – сказал Шленский. – Тьфу, слово забыл! Сейчас. – И он ушел в комнату. – А! Вот, – раздалось оттуда, – презентация!
– Кто? – не понял Деветьяров.
– Презентация. Ну, открытие конкурса этого долбаного. Тусовка с выпивкой. В общем, на́ пригласительный.
– Ого! – Деветьяров рассмотрел соблазнительное ню на обложке билета. – А ты?
– В гробу я их всех видал, – поеживаясь, ответил Шленский.
– Хорошо у тебя в гробу, – отреагировал Деветьяров, пряча пригласительный. – Поеду. Не пропадать же халяве. Еще пряники есть?
– Хватит с тебя, халявщик! Иди, опоздаешь. Пряников ему.
– Ну, тогда чао-какао! – Деветьяров направился к двери.
– И чтоб в костюме был и при галстуке! – крикнул вслед Шленский. – Знаю я тебя… Шпана!
– Учи ученого! – донеслось с лестницы.
Шленский – в трусах, майке и тапочках – вернулся в комнату. Секунду постоял, решая, ложиться снова или нет. Потом тоскливо, с долгим дверным скрипом потянулся и, подойдя к окну, торжественным рывком распахнул занавески.
За стеклом, в ремонтной люльке, прямо напротив него стояла девушка с малярной кистью – и с интересом смотрела на открывшееся зрелище.
Из театральной библиотеки Шленский вышел, груженный книгами и фотоальбомами. Мартовское солнце сверкало в лужах и мелькало в окнах троллейбусов. Шленский остановился, поставил сумку на лестницу у входа и, стащив с себя куртку, перекинул через свободное плечо. Он двинулся наверх, к метро – и уличный фотограф, поймав в объектив его улыбающуюся физиономию, на ходу вручил талончик.
У редакции «Московских новостей» Шленский через спины и головы изучил газету на стенде. Едва отойдя от него, нос к носу столкнулся с приятелем – судя по виду, такой же богемой, как и он. Они чесали языками, салютуя проходящим мимо общим знакомым…
Потом троллейбус повез его вдоль Тверского бульвара – и через девять минут Шленский просовывал голову в окошечко кассы в одном из арбатских переулков. Получив свои аспирантские рубли, Шленский изловил такси и как белый человек поехал домой.
Вечер застал его в развале книг и альбомов, за долитым по третьему разу чаем. Ожесточенно скребя ногтями немытую шевелюру, Шленский кропал сценарий…
В программе «Время», с выключенным звуком, мелькавшей в телевизоре, рядом с Нинель Шаховой появился Роман Юрьевич. Его лицо сменилось панорамой выставочного зала. Там, среди роскошных девушек и сытых мужчин, с бокалом в руках, блаженно улыбаясь, в богемном шарфике через шею, стоял Деветьяров.
Первое, что увидел Шленский, выскочивший утром из подъезда, была стоящая посреди грязного двора огромная «вольво».
– Здравствуйте, Леня, – сказала со скамейки соседка.
– Доброе утро, – на ходу ответил Шленский.
– Вас ждут, – сообщила другая, дежурившая рядом.
– Да-да, спасибо.
– Не за что, – сказала соседка, поедая глазами «вольво». Задняя дверца открылась. Шленский поставил внутрь сумку и сел.
– Доброе утро.
– Доброе утро, – ответил Аслан, сидевший за рулем. – Поехали?
– Поехали, – ответил Шленский. – Только надо заехать еще за одним. Это недалеко, я покажу…
Аслан затрясся от смеха.
– Зае-ехать… – раздался с переднего сиденья голос Деветьярова, и из-за высокой спинки показалась его довольная физиономия. – К окулисту заезжай, Товстоногов!
Из тронувшейся машины раздался дикий хохот. Старуха у подъезда плюнула вслед.
Пробравшись сквозь грязь и нищету бескудниковских пятиэтажек, покружив на московских улочках, «вольво» наконец разогналась на шоссе и, оставив позади дымящиеся заводские окраины, въехала в Подмосковье.
