— А как фамилия вашей матери? — неосторожно поинтересовался кто-то.
Оказалось: Рабинович.
Репутация и конвертация
Звонок. Застенчивый мужской голос.
— Простите, вы меня не знаете, ваш телефон дал мне Александр Володин…
Имя Володина — пароль, на который нельзя не отозваться,
— Слушаю вас, — говорю.
— Тут такая глупая ситуация, — виновато бубнит трубка, и становится слышно, как там, на другом конце провода, человек переживает неловкость своего звонка. — Я в Москве, у меня украли деньги… Не хватает на билет. Я сразу, как приеду домой, верну.
Рекомендация Александра Моисеевича делает отказ невозможным.
— Разумеется! …
— Буквально сто рублей…
— Ну, о чем речь!
Договариваемся о встрече. При встрече я силком впихиваю в незнакомую руку вместо ста рублей двести. Немолодой разночинец (тип сельского учителя) от двухсот сначала отказывается в некотором даже ужасе, но потом ужас превозмогает и деньги берет. Затем несколько раз повторяет слова благодарности и довольно сильно волнуется насчет скорости возвращения долга. Он готов послать деньги в день приезда, но нужен мой почтовый адрес.
— Отдайте Александру Моисеевичу, — говорю я, млея от собственного ума и благородства. — А я потом у него возьму.
— Да? — радуется человек. — Хорошо. Я — завтра же! На прощанье он совершает в мою сторону несколько поясных поклонов. Я взаимным образом кланяюсь в адрес нашего общего друга, великого драматурга Володина. Действие происходит на троллейбусной остановке, и публика с интересом наблюдает за сеансом этого невыносимого человеколюбия.
Через пару недель звонит Татьяна Александровна Гердт.
— Витя! Я хочу вас предостеречь. Вам будет звонить человек от Володина, просить денег…
— Уже.
— И вы дали?
— Разумеется.
— Витя! Это жулик!
…Немолодой разночинец с лицом сельского учителя взял деньги у Табакова, взял у Юрского, взял у Камбуровой, взял в «Современнике», взял в театре «Сатирикон», взял у вдовы Зиновия Гердта и вдовы Михаила Львовского. Ни один человек ему не отказал, и каждый норовил дать денег побольше. Отсвет володинского благородства сиял на челе тихого жулика, ослепляя окружающих.
Вот что такое — репутация.
И вот что такое — психологический расчет.
Володин. Утро восьмидесятилетия
Отмечать его, в самой доверенной компании, драматург начал уже накануне. Впрочем, вполне трезвым в поздние годы Александр Моисеевич уже не бывал, а незадолго до смерти перестал даже-закусывать…
В последний раз я видел его за месяц с небольшим до смерти. Володин лежал на кушетке, а рядом на столике стоял графинчик с водочкой и стопка. Время от времени Александр Моисеевич отпивал из стопки, как отпивают лекарство.
В каком-то смысле это и было ему лекарством.
Никакого блюдечка, хоть с кусочком сыра, на столике замечено не было.
Но это — уже совсем перед концом, а за два года до этого, в день своего восьмидесятилетия, Володин, с вечера теплый, был разбужен в восемь утра звонком в дверь.
— Кто? — спросил он.
— Телеграмма, — ответили из-за двери.
— Положите в почтовый ящик, — попросил Володин.
— Не могу, — ответили из-за двери. — Это телеграмма от президента России!
Полуголый классик приоткрыл дверь; прячась за ней, через порог, черкнул корючку в почтальонской книжке — и втянул внутрь простыню кремлевской телеграммы, с двуглавым орлом и вензелями.
— И вот, — рассказывает Володин, — я стою в трусах в коридоре и читаю: «Дорогой Александр Моисеевич! Вы зпт выдающийся российский драматург зпт автор пьес и сценариев к кинофильмам двтч фабричная девчонка зпт пять вечеров зпт…»
— Представляете? — сказал Володин. — Президент России с утра напомнил мне, кто я!
Виктор Петрович Астафьев
Мой приятель, журналист Георгий Елин, работая над материалом об Астафьеве, с классиком подружился. И как-то раз Виктор Петрович позвал его в гости к своему приятелю, там же, в красноярской Овсянке…
— Но только, — предупредил Жору Виктор Петрович, — ты при нем плохо о евреях не говори. Он их любит отчего-то.
(Астафьев был, как видно, толерантный человек — и был способен на дружбу с человеком, который любит евреев.)
На астафьевское предупреждение Жора Елин среагировал вполне честно.
— А чего мне плохо о них говорить — я к ним нормально отношусь.
— Да ну! — не поверил классик такой концентрации юдофилов в Овсянке — и, по словам Жоры, даже задумался.
— Виктор Петрович, — сказал Жора, осторожно ступая на заминированное поле. — Ну, смотрите: вот, например, Бакланов… Хороший человек?
— Гришка? — переспросил Астафьев. — Гришка человек золотой!
— Ну, вот видите, — сказал Жора. — А ведь он — еврей! И тут классик, что называется, закрыл тему.
— Гришка, — возразил он, — такой хороший человек, что даже не еврей! … –
Соборное отчество
На семидесятилетнем юбилее Райкина замминистра культуры, вышедший с поздравлениями от правительства, упорно называл юбиляра Аркадием Александровичем, вынудив выступавшего следом Утесова заметить, что в Ленинграде стоит Исаакиевский собор — и его еще никто не переименовывал…
Реплика
Аркадий Райкин, что не редкость в актерском цеху, был необычайно ревнив к чужому успеху — вплоть до того, что отбирал роли у партнеров по сцене. Иногда — целиком, как в случае со знаменитым «Авасом», игравшимся аж в трех вариантах: сначала Карцевым и Ильченко, потом Карцевым, Ильченко и Райкиным, а потом — Карцевым и Райкиным, уже без Ильченко.
А иногда художественный руководитель театра миниатюр просто откусывал у сослуживцев самые сладкие реплики. Рассказывают, что однажды он попросил легендарную костюмершу Зину…
Впрочем, тут самое время отвлечься и рассказать, почему эта Зина — легендарная; точнее — как она легендарной стала. А стала она ею в одночасье, не пустив в райкинскую гримерную министра культуры Демичева.
Тот в антракте решил посетить артиста, а артист в это время лежал на кушетке с привычной таблеткой валидола во рту. И Зина Демичева в райкинскую гримерную не пустила. Сказала: он отдыхает. Ей напомнили: это министр культуры! И тогда Зина произнесла фразу, немедленно сделавшую ее легендарной.
Она Сказала:
— Министров много, а Райкин один.
