Ничего личного.
У меня отлегло от сердца.
Но все равно: когда, как кусок колбасы в сандвиче, я путешествовал по Ростову в окружении двух человеко-шкафов, мне было очень худо. Слава богу, гостиница оказалась в двух шагах от филармонии.
Хлеб-соль
Апрель 2001-го, концерт в Казани.
У выхода на трап оказываюсь первым. Дверь открывается — и я остолбеневаю: прямо на летном поле стоит джип, вокруг люди с цветами, а у самого трапа расположились три девушки в национальных татарских платьях с чем-то типа хлеба-соли на руках.
Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня возил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..
Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту — и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап. Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно — ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться глазами со встречающими; иду, судорожно соображая, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками… Что во что макать?
Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа, в полном отчаянии, надеваю на лицо радостную улыбку — вот он я, ваш любимый! — и шагаю навстречу всенародной любви.
Девушки в национальных костюмах без единого слова устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины средних лет, сошедшей по трапу следом за мною. Хлеб-соль, цветы и джип — весь этот публичный позор предназначается ей.
По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валентину Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о жизни.
Своими ногами бреду с летного поля — и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня, на обратном пути, в кресло рядом со мной садится — она! И я понимаю, что Господь дает мне шанс восполнить картину текущего устройства российской жизни.
— Простите мое любопытство, — говорю, — но… кто вы?
Женщина виновато улыбнулась и ответила, — и картина жизни встала на место, сияя новыми красками. Какая там Пугачева, какая Матвиенко?
Федеральная налоговая инспекция!
Координатор
Дело было в Нижнем Новгороде.
Ясным весенним днем — какой-то митинг у памятника Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки собирают подписи… Оказалось: в защиту Климентьева (этот чисто конкретный предприниматель в ту весну победил на выборах мэра — и тут его, наконец, посадили).
Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал да и пошел от митинга прочь. И как раз мобильный зазвонил. И вот я иду по главной нижегородской улице к Дому актера и разговариваю по телефону — глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и меня снимает. Узнали, думаю. Слава. Неловко, но приятно. Только откуда этот папарацци? Неужели караулил?
Вдруг — вторая телекамера, третья… И все забегают передо мной — и снимают, как я иду. Тут я заподозрил неладное. Что-то, думаю, густовато. Я все-таки не принцесса Диана. Оборачиваюсь — мама миа! Все климентьевские бабушки со своими лозунгами идут за мной по Покровке. Я — в Дом актера, а они — к местной прокуратуре,
Телевизионная картинка в тот день была классная: митинг в Нижнем Новгороде в защиту вора Климентьева, впереди с мобильником в руках — Шендерович: Координирует народный протест…
Разговор не удался
А вообще к популярности лучше сильно не привыкать. Можно нарваться и посерьезнее.
Рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, непосредственно в аэропорту Хитроу, у него и прихватило живот.
И вот он сидит в туалете — и слышит голос из-за перегородки. По-русски.
— Ну, как долетел?
— Нормально, — ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним заговаривают незнакомые люди, он давно привык. Все было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практическую плоскость.
— Сколько взял денег? — спросил человек из-за перегородки.
— Нормально взял, — ответил продюсер. И напрягся— потому что, судя по содержанию вопроса, за перегородкой находился знакомый.
— А когда назад? — поинтересовался туалетный собеседник.
— Через три дня, — ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, кто с ним говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком корректным, продюсер, хотя и уклончиво, продолжал беседовать с незнакомцем, пока из-за перегородки не раздалось:
— Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.
Гастроли
В аэропорту Бостона меня отвели в сторонку, попросили снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Леонардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч…
Ничего нового. Шмон — еще до одиннадцатого сентября — стал непременной частью моих путешествий. В Стамбуле во мне ищут курда, в Тель-Авиве — палестинца; в Москве, с тех пор как сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича, а стал просто брюнетом, иногда просят предъявить документики. В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего подряд подробного обыска начинаю заранее дергаться, отводить глаза и покрываться холодным потом, как будто вчерась от Бен Ладена.
Но гастроли длинные, я освоился и через неделю путешествия по городам и весям США при виде секьюрити в аэропорту начал сам расстегивать ремень. А потом набрался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу черному дяде, искавшему в моем багаже предметы, которых там отродясь не было.
И понял, что такое настоящий черный юмор.
Дядя поглядел на меня и без тени улыбки сказал:
— Change your face…
Меняй лицо.
Условия аренды
Многие американские синагоги — разновидность клуба, и концерты в них — обычное дело. Случаются, впрочем, и накладки…
В Питсбурге на сцену, во время моего выступления, вышел немолодой ортодоксальный еврей и предложил присутствующим помолиться вместе с ним. На резонное замечание, что здесь идет юмористический концерт, вошедший не менее резонно возразил, что здесь — дом Божий.
Мои скромные возражения относительно того, что Господь сдал свой дом в аренду и взял кэшем, ортодокса не убедили, и он стартовал.
Еврейский Господь оказался существом необычайно толерантным, и никого из нас не убил.
Льгота
Еду на работу, опаздываю, ловлю машину:
