Чистый Фрейд.
Конец цинизма
В послевыборную ночь, ночь на 20 декабря 1999 года, в компанию, где уже расслаблялся я, зашел ведущий ОРТ Паша Шеремет. А ОРТ в те месяцы сильно отличилось по части агитации, пропаганды и черного пиара — в чем Паша в меру таланта участвовал. И вот он подсаживается ко мне, кладет руку на мой локоть и дружелюбно говорит: «Как хорошо, что закончился этот цинизм!».
Паша — сам по себе человек незлобный. Поэтому цинизмом и прочей подлостью его в те годы заправляли, как машину бензином. Снаружи. Аналогичные дырочки для заправки цинизмом впоследствии обнаружились у многих милых людей.
О пользе пьянства
Встречаю как-то в театре Сатиры добрейшего Михаила Державина, и он вдруг говорит:
— Знаешь, Витя, а я ведь вступил в «Единую Россию».
— Как же это вы, — говорю, — Михал Михалыч, не убереглись?
— Да вот, позвонили, сказали: давай вступай, — ответил Державин. — А я всегда вступаю в партию. Такая судьба. Я и в КПСС вступил. Вызывает меня Плучек и говорит: Миша, надо вступать. Я говорю: почему я? Почему не Шура, не Андрей? Плучек говорит: они евреи, а пришла разнарядка на русского. Я говорю: тогда Папанов. Плучек замахал руками: предлагал, говорит! Папанов сказал: мне в партию нельзя, я напьюсь и потеряю партбилет!
Жалко Державина. Хороший человек, но непьющий.
Тост
На закрытии телевизионного фестиваля в Барнауле глава пресс-службы губернатора Алтайского края произнес тост, в котором форма и содержание слиплись в долгожданной гармонии. Он сказал:
— Давайте выпьем за самих себя, за нас, которые мы есть!
Наша зоология
На главной нижегородской елке в тамошнем кремле к детишкам вышел губернатор Иван Петрович Скляров — и, по случаю наступающего Года Кролика, решил помочь детям сориентироваться в происходящем.
— Кролики, — сказал он, — это такие зайцы, у которых много детей, и они это часто. Но этому не надо мешать — это надо возглавить!
Дети были в восторге.
Признание
Придя на открытие нового питерского телеканала, представитель президента на Неве и будущий губернатор города г-жа Матвиенко жизнерадостно поведала общественности о своих планах. Она сказала:
— Хочется уже человечинки! Иногда и Матвиенко говорит правду.
Голая правда
Концерт в далеком северном крае мне предложил тамошний министр по внешним связям, обнаруживший меня за соседним столиком в одном московском клубе. Хорошо зная номенклатурные повадки, я уточнил: не случится ли в это время в том крае каких-нибудь выборов? А то, бывало, приезжаешь на концерт, после концерта к тебе в гримерную заходит глава администрации с фотографом, жмет тебе руку, щелк — и готово дело: Виктор Шендерович приехал поддержать тютькина-путькина и желает ему победы на выборах…
Ни-ни, сказал Сережа (министра звали Сережа). То есть выборы будут, но это — никакого отношения… Отлично, сказал я. Значит, ни с кем из начальства не встречаюсь, в афише — никаких там «при поддержке администрации…».
Ни-ни, сказал Сережа. Просто концерт. Для людей! И я полетел к людям.
И вот за несколько часов до встречи с людьми, на рубеже вечной мерзлоты, Сережа «обедает» меня в хорошем ресторане. Где-то в районе антрекота, коротко поговорив по мобильному, он поднимает на меня честные глаза и говорит:
— Это губернатор звонил, он тут неподалеку, хочет зайти…
— Не надо, — сказал я.
— Просто поприветствовать, познакомиться…
— Мы договаривались, — напомнил я.
Министр Сережа крякнул с досады.
Когда мы выходили из-за стола, он вернулся к теме:
— Может, заедем к нему? На секундочку. Он нормальный мужик…
Но я занял глухую оборону.
Отстреливаться я продолжал до самого концерта. А после концерта:
— Ну что, — сказал Сережа. — Может, в саунку? Там и поужинаем.
Саунка находилась на огороженной территории с охраной, что должно было включить в мозгу красную лампочку, но, расслабленный успешной работой, я пребывал в обесточенном состоянии.
В теплом подвальном помещении был накрыт фуршет класса люкс. Рядом уже вовсю грелась сауна, в углу работал телевизор, а некто пожилой и мелкий, в войлочной шляпе, суетился по температурному вопросу.
— Семен Иваныч, — спрашивал он, — парку подбавить?
Семен Иваныч, грузный мужик, замотанный в простыню, гонял шары по зеленому сукну. А может, не Семен Иваныч он был. Может, Иван Семеныч… Неважно, и уточнять неохота.
— Привет! — сказал Сережа. — Вот и мы.
Мы разделись; я тоже замотался в простыню и, по Веничкиному совету, немедленно выпив, приступил к процедурам. В последний раз говорю: расслабленный я был после концерта. Даже не поинтересовался: с какого бодуна здесь этот Семен Иваныч с обслугой. А после ста граммов коньячка напряжение отпустило окончательно — я малопьющий, и для счастья мне много не надо…
Мы по очереди паримся, я играю с грузным дядькой в пул, обыгрываю его по пьяной лавочке, настроение по совокупности обстоятельств — чудесное. Мелкий с вениками суетится насчет парку, Сережа благостно попивает в углу коньячок.
А телевизор в углу разговаривает себе ночными новостями. И красавица ведущая (единственная одетая в этой сауне) доходит наконец до ежедневных наших чеченских радостей: грузовик опять подорвался на фугасе, трое погибших…
— Этих черножопых, — говорит тут мой партнер по бильярду, — мочить надо всех! Они, — говорит,— вообще не люди!
Он, собственно, ни к кому в отдельности не обращался, но я почему-то решил ответить.
— Голову себе намочи, — говорю. — Раздухарился… Грузный не обиделся, а с пол-оборота вступил в полемику:
— Давить! Давить вместе с детьми! Это звери настоящие! Я из диалога тоже не ушел.
— Фашист, — говорю, — на себя посмотри!
Беседовали мы эдаким образом минут пять. Игра, разумеется, прекратилась — я, помню, даже на всякий случай отложил кий, чтобы не отоварить грузного хама по выпирающему тестом животу. Очень спьяну хотелось.
Потом я увидел побелевшего лицом, осевшего на лавочку знатока пара; потом министра Сережу: он сидел, обхватив голову руками, и мерно мотал ею из стороны в сторону, по всей видимости, пытаясь ее отвернуть. Ровно в эту секунду я понял, что играю в бильярд, пью коньяк и беседую по чеченскому вопросу с губернатором края.
И ведь главное: я же много раз видел его раньше! Но не в простыне, а в Совете Федерации. И про черножопых он ничего там, в телевизоре, не говорил, а все больше про нравственность.
