Из Москвы я дозвонился своему рижскому приятелю, и через какое-то время тот меня успокоил: куртка цела, вот телефон начальника Дома офицеров. Я не понял, зачем мне начальник Дома офицеров, но выяснилось: товарищ подполковник хочет сначала со мною поговорить.
Видимо, он решил удостовериться, что куртка моя, подумал я и с легким сердцем набрал номер. Но все оказалось гораздо серьезнее.
— Скажите, — спросил начальник рижского Дома офицеров, — это вы читали вчера «Письмо солдата»?
И я вдруг понял, что никогда не увижу своей курточки. Потому что «письмо» это со сцены действительно читал я…
ПРИЛОЖЕНИЕ
«Дорогая мамочка!
Пишу тебе из воинской части номер (вычеркнуто), где два года буду, как последний (вычеркнуто), исполнять свою (вычеркнуто) почетную обязанность.
Живем мы тут хорошо. Так хорошо, что (вычеркнуто до конца фразы). Сержанты любят нас, как родных, и делают это, мама, круглые сутки.
Ты спрашивала о питании. Ну что тебе сказать? (Вычеркнуто две страницы.)
В увольнение мы ходим по городу (вычеркнуто), по улице Карла (вычеркнуто) и Фридриха (вычеркнуто), возле которых на горе (вычеркнуто) и стоит наш (вычеркнуто) полк.
С этой (вычеркнуто) горы через прицел хорошо видно границу нашей (вычеркнуто) Родины, и за ней, как сама понимаешь, (вычеркнуто) — и как они там бегают, за голову схватившись. Но мы, мамочка, в них не стреляем, потому что наш (вычеркнуто) полковник сказал: «(вычеркнуто) с ними, пускай еще побегают!»
Так что ты, мама, за меня не волнуйся, а пришли мне лучше(вычеркнуто семь страниц).
С боевым приветом, твой сын, рядовой (вычеркнуто) ».
— Это читал я, — признался я.
В трубке наступила удовлетворительная пауза. Потом вкрадчивый подполковничий голос спросил:
— Зачем же вы клевещете на Советскую армию?
Если бы не несчастный заложник — моя легкая, кожаная на подкладке курточка — товарищ подполковник был бы послан мною, самое близкое, в Забайкальский военный округ, на акклиматизацию. Но курточка была в руках у подполковника, а я, если вы еще не поняли, страшно корыстный человек.
— Это не клевета, — сказал я, стараясь сохранять достоинство, но не сжигать мосты.
— Как же не клевета? — поинтересовался товарищ подполковник.
— Это шутка, — сказал я самое глупое, что можно было сказать в этой ситуации. Но мой минус неожиданно помножился на минус в голове собеседника, и на том конце провода наступила тишина.
— Шутка? — переспросил наконец начальник Дома офицеров.
— Конечно, — боясь спугнуть свое счастье, сказал я.
— Точно шутка?
Информацию о том, что шутка — это заостренная разновидность правды, до товарища подполковника еще не довели.
— Ну, разумеется… — Тут я достал из головы довод убийственной силы. — Ведь это был вечер юмора!
Подполковник еще подумал и сказал:
— Тогда ладно.
И в тот же вечер вернул куртку моему рижскому приятелю.
Стук в дверь с благодарностью
В глубоко семидесятые годы Таня П. работала режиссером на ленинградском телевидении. Ее начальник, выпускник тамошнего культпросветучилища, партийный, разумеется, на всю голову, был человеком необычайной широты — и однажды, в ответ на Танину просьбу о прибавке жалованья (а пахала она сверх всяких профсоюзных норм) ответил так:
— Ты хоть понимаешь, что ты единственная еврейка на всем ленинградском телевидении? Ты не денег должна просить, а каждый день, когда приходишь на работу, стучать ко мне в кабинет, заглядывать и говорить «спасибо».
Не в силах выразить руководству своей благодарности за все, Таня эмигрировала в Израиль.
Прошло пятнадцать лет. Таня продолжала работать по специальности — телевизионным режиссером, на местном канале. Начальствовал там марокканец, бывший торговец фалафелем. Когда его руководство достало Таню по самое не могу и она попыталась встать поперек, марокканец сказал:
— Эй! Ты хоть понимаешь, что ты единственная русская на израильском телевидении? — И далее по тексту: про стук в дверь и ежедневное «спасибо». Таня утверждает, что почти дословно, хотя и на иврите.
Я думаю, их всех готовят в каком-то едином марсианском центре. У вас есть другие версии?
Товарищ Грекова
В начале 80-х я вел театральный кружок в Городском Дворце пионеров и школьников и в добрый час поставил там спектакль «До свиданья, Овраг!» — инсценировку замечательной повести Константина Сергиенко.
История о бездомных собаках, обитающих на окраине Москвы, заметно выпадала из репертуара Пионерского театра, насыщенного Михалковым и Алексиным. Первым это выпадение заметило партбюро отдела эстетического воспитания, руководимое тихой тетей из судомодельного кружка. Затем последовало партбюро Дворца пионеров.
Присутствовать на обсуждении собственного спектакля мне не разрешили, но приговор был передан дословно: «чернуха», «воспитание в детях жестокости» и «фига в кармане советской власти». Формулировки принадлежали директору Дворца пионеров Ольге Ивановне Грековой.
Спектакль не разрешили показать даже родителям маленьких артистов (видимо, боялись за родителей). Старенький партиец Израиль Моисеевич, руководивший фотокружком, при разговоре об «Овраге» переходил на шепот.
Прошло несколько лет, началась перестройка.
Уходя из Пионерского театра, я решил — из принципа или вредности, считайте, как хотите — «Овраг» восстановить. Моя первая «труппа» к тому времени давно выросла из ролей, подросли новые артисты, но текст и мизансцены я оставил неизменными.
В сущности, это был тот же самый спектакль.
И начались чудеса.
Перестроившийся худсовет проголосовал за «Овраг» единогласно. Тихая тетя из судомодельного кружка поздравляла меня с тем, что всё так хорошо закончилось. Старенький Израиль Моисеевич поздравлял тоже, но по-прежнему шепотом — он помнил, что бывает вторая волна репрессий.
Потом «Овраг» стал чего-то там лауреатом, потом был признан лучшим детским самодеятельным спектаклем года, а потом… О-о! Потом меня пригласили в Октябрьский горком КПСС для вручения грамоты «За успехи в коммунистическом воспитании подрастающего поколения». Я свято храню ее — с ленинским профилем в углу, с красными гвоздиками…
Вручала мне всю эту лепнину второй секретарь горкома КПСС Ольга Ивановна Грекова, Та самая, которая пять лет назад, находясь на должности директора Дворца пионеров, говорила про чернуху и фигу в кармане советской власти — что интересно, по тому же самому поводу.
