Я не очень верю, что это возможно. Если бы дело было в непомерной и страшной плате — на Лубянке вон были готовы платить и чьей угодно душой, и любым количеством жизней, а все равно ни хрена не добились. Называй это наукой или мистикой — или ты оборотень, или нет.
— Может, поискать среди каких-нибудь компьютерщиков? Мне нужно, чтобы человек мог заниматься обработкой данных, а эксперимент — дело нехитрое, кухонное, как-нибудь на всех разделим…
Поисками оборотного зелья Рязанцев с коллегами не занимаются, они не психи. Они исследуют природу оборотничества: чем мы отличаемся от нормальных людей, почему не умираем, когда положено… Прежде копался в биохимии, делал томографию мозга в поисках Сути (но эта работа заглохла: очень много всего в мозгах, и те специалисты, которые продвинулись по этому пути дальше всех, предпочитают заниматься собственными исследованиями), теперь пытается зайти со стороны генов, благо теперь это проще, чем когда-либо. Берет кровь у себя и у помощников, в человеческом Облике и в других, сравнивает людей с другими людьми, голубей — с другими голубями… Все это, насколько я понимаю своим журналистским умом, здорово напоминает поиски иголки в стоге сена. Или даже не иголки, а одной отдельно взятой сухой травинки. С другой стороны, находят же другие исследователи нужные им гены — рыжих ли волос, или всяких болезней! А Рязанцев не остановится, пока не найдет. Дело не в деньгах, плевал он на деньги.
Над компьютером у него висит фотография в рамке. Старая, черно-белая, домашней печати. Две девочки, загорелые, с выбеленными солнцем волосами, в одинаковых цветастых сарафанчиках, старшая держит в ладошках голубя-вяхиря, младшая прижимается щекой к голому плечу сестры. Снимок недодержан, залит солнцем, и кажется, что это от солнца, бьющего в глаза, девчонки так улыбаются.
Теперь-то Лариса и Маргарита смотрят на папу совершенно по-другому. Как и бывшая жена Рязанцева, его дочери — нормальные люди. Собственно, поэтому он и живет один. Дочки уже взрослые, двумя-тремя годами младше меня. Обе замужем — тоже, конечно, за нормалами.
Все-таки до чего нам с Машкой повезло! Галка и котенок — это же в миллион раз легче и проще, чем голубь и человек.
Глава 9
Если влезть на высотный дом —
все равно Москву не оглядишь.
Хоть сто лет просиди на нем —
ничего не видно, видно шиш.
Но зато мы все облазили тут,
хоть и нельзя —
и москвичами
нас назовут
не зря!
Возможно, ранний Юлий Ким.
Все подростки мечтают лазить по крышам. А взрослые мечтают, чтобы они туда не лазили. И противоборство этих мечт не имеет конца.
Тетушку-инспекторшу, попади она на сегодняшний мой урок со столь относительной техникой безопасности, сто процентов хватил бы удар. Но она об этом ничего не узнает: согласно расписанию, уроки москвоведения проходят в Музее истории района либо на экскурсиях. Надо же как-то объяснить наше отсутствие в школе. Даже с учетом нашей специфики, официально урок на крыше нам никто не разрешит.
Можно подумать, я сама без ума от радости. Выпасать на высоте двадцатиэтажного дома десять подростков, то есть, пардон, девиц и молодых людей — ни почета, ни славы, одни нервы. (А ниже нельзя, иначе нас будет видно из других домов.) Да хоть бы и не на крыше — сомнительное это счастье. Габариты у них, как у взрослых, а толкаются и машут руками, как детсадовцы. Сосредоточиться им трудно, а смеяться готовы надо всем: хоть мудрость, хоть тупость, хоть бородатый анекдот или просто в рифму пришлось. Хорошо еще, если они строгого учителя побаиваются. А строгий учитель — это я, прошу любить и жаловать.
Пока их было не десять, а восемь. Мы поджидали двоих опоздавших. Кто-то уже обернулся, кто-то нет. Трое мальчишек сосредоточенно мерялись мобильными телефонами: давили на кнопки, разглядывали под разными углами, как ювелир — бриллиант редкой огранки, и громче, чем нужно, произносили слова «блютус» и «камера». Митя Баранов — весь из себя такой красавчик, выбеленные складочки под коленками джинсов, графичная блондинистая прическа — фотографировал остальных двоих и сливал им фотографии. Четвертый мальчик, ворона, барражировал над группой хихикающих девочек и вопил мультяшным сиплым альтом:
— Я-а — спутник Гу-угель! Вижу все-о-о! И все фиксир-рую! Пр-ролетаю над Ивановой… вау, какая блузка! Па-атр-рясный вид свер-рху!
— Симаков, ты дурак?! — проорала в ответ польщенная Алла, ее подруга изобразила, что стреляет из рогатки.
Фигура Речи была вычерчена тут же, белой краской прямо на асфальте крыши. Поэтому говорить у нас смогут все, не только врановые. Не оборачиваться же каждый раз, когда захочешь что-то уточнить у учителя. На московских крышах, да и не только на московских, написано и нарисовано много интересного. Такого, что хорошо видно с высоты птичьего полета, но неразличимо с улицы.
Наконец появились двое раздолбаев-сизарей, торопливо обернулись и залепетали оправдания. Слушать я не стала.
— Обсудим позже, у нас мало времени. Точнее, у вас.
На крыше моментально стало тихо. Ребятки собрались вокруг меня в ожидании руководящих указаний. Первое практическое занятие — не хухры-мухры. Причем не в центре — Кремль, Большой театр и фонтан ВДНХ найдет и старая лесная сова — а тут, вокруг школы, где архитектурные памятники не выручат, потому что их нет. Тут надо знать карту. С виду узнавать улицы, потому как таблички с названиями и номерами домов имеются лишь на очень немногих крышах.
— Я полагаю, теорию все усвоили. Общий вид округа сверху, названия улиц. Основные достопримечательности, видимые с высоты полета. Про соотнесение с севером-югом не говорю, это уже должно быть на автомате.
Группа застенчиво потупилась. Один Симаков ухмыльнулся.
— Сейчас каждый получит индивидуальное задание — да, каждому отдельный адрес, Алла, и не надо так пугаться. Стаей за вожаком летать все умеют, а сейчас я хочу посмотреть, как каждый из вас усвоил материал.
Я вынула из кармана маленькую плоскую картонную коробочку от швейцарской шоколадки. Коробочка для моей цели подходит как на заказ: и закрывается плотно, и ленточка есть, чтобы хватать клювом.
— Алгоритм действий у нас будет самый простой: летите по адресу, находите вот такую коробочку, приносите мне. Получаете пятерку. Или четверку, если не уложитесь в двадцать минут. Тот, кто провозится больше получаса, остается с тройкой… ну и так далее. Все ясно?
— А далеко… адреса? — спросил один из сизарей.
— В пределах округа, — успокоила я. — Только закрепление пройденного, ничего более.
— А можно уткой лететь?
— Кем?
— Ну, то есть селезнем?
— Нельзя, — ответила я. — Мы сейчас отрабатываем типичные для Москвы виды.
— Утки зимующие, они в Москве остаются!