Линдсей была очень тронута его словами. Она приняла ладонь Маркова, протянутую ей через стол, и крепко пожала ее.
– Спасибо тебе, Марков. Это самая лестная аттестация из всех, которые мне довелось услышать. Может, как-нибудь аттестуешь меня перед Макгуайром?
– Если он действительно такой, каким ты его описываешь, то в моей аттестации нет необходимости. Ему достаточно всего лишь разуть глаза.
– Нет, – затрясла Линдсей головой. – Хотелось бы, конечно, чтобы это было именно так, да только боюсь, не получится. В жизни так не бывает, Марков. Я для него остаюсь невидимкой. И вообще не подхожу ему.
– Но почему? Только, ради Бога, не надо снова о морщинах.
– Потому что для него я не… Как бы это сказать? Недостаточно заковыристый человек. Даже если бы я была рядом с ним, ему бы все равно чего-то не хватало. Он постоянно будет гнаться за чем-то. Ему нужно будет что-то такое, чего не смогу дать я. Никогда не смогу.
– Понятно, – вздохнул Марков, возведя глаза к потолку. – Вот он, значит, какой?
– Говорю же, в нем есть какая-то скрытая изюминка, Марков. Что-то вроде невидимой стороны Луны. Понимаешь?
– В каком смысле? Сексуальном? – поинтересовался Марков.
– Почти наверняка. И в эмоциональном. И в интеллектуальном тоже. А в общем, давай-ка оба забудем об этом. Я уже достаточно над этим думала. Только об этом и думаю дни и ночи напролет. Соединить Роуленда и меня – это все равно что смешать вино с молоком.
– А что, забавный результат мог бы получиться, – снова грустно улыбнулся Марков. – Смесь была бы что надо. Во всяком случае, на некоторое время.
– Поначалу было бы весело и здорово – это точно. А потом – очередная личная драма. Даже думать об этом не хочу, Марков. Такое дело не по мне. Я уже пускалась в подобное плавание пару раз.
– Я тоже.
– Тем более что с ним я зашла бы слишком далеко. Потому что он поставил бы мне такие условия: или следуешь за мной, или вылетаешь на первом же повороте. Пойми, Марков, мне почти сорок. Ничего этого мне уже не надо. Я хочу… – Она запнулась, а затем застенчиво улыбнулась. – Мира. Покоя. Стабильности. Гармонии, если угодно…
– А Макгуайр, получается, ничего этого дать не в состоянии?
– Во всяком случае, мне.
– Ах, Линди, перестань. Ты даже саму себя в этом убедить не можешь. А меня и подавно. Я же вижу этот слабый лучик надежды в твоих глазах.
– Ни черта ты не видишь. Вряд ли ты вообще что-нибудь видишь сквозь свои дурацкие очки. Вот я сейчас тебя проверю. А ну-ка скажи, кто вошел сюда пару минут назад?
– Куэст, – тихо ответил Марков, хотя за время разговора ни разу не повернул головы. – А несравненная Надя сидит сейчас за своим обычным столиком – стол номер пять, за моей спиной в углу. И только что официант, который обычно ее обслуживает, принес ей ее обычный графин vin ordinaire.
[30]
Продолжить? В данную секунду она закуривает первую из множества сигарет «Голуаз», которыми будет дымить на протяжении всего ужина. Извини, liebling,
[31]
пора браться за работу.
* * *
Линдсей с любопытством наблюдала, как Марков встал и подошел к столику Куэст в самом темном углу этого темного бистро. Линдсей не ожидала, что Куэст станет раскланиваться с ней, хотя они и знали друг друга. И оказалась права. Когда Марков встал, Куэст устремила в их сторону свой чудесный отсутствующий взгляд. И равнодушно отвернулась. Марков, которого трудно было чем-либо смутить, не дожидаясь приглашения, уселся напротив нее и – на это был способен только Марков – тут же отхлебнул ее вина и закурил одну из ее сигарет. Устало зевнув, Куэст прогудела утробно и проникновенно:
– Отвали, Марков.
Однако тот казался в высшей мере удовлетворенным подобным приемом. Подавшись вперед, он заговорил. Куэст отвечала, но что именно, слышно не было. Линдсей зачарованно смотрела на эту необычную девушку.
Ее настоящее имя было русским, но лишь немногим удавалось произнести его, не сломав при этом язык. Она родилась в Смоленске в семье рабочих. На Запад приехала четыре года назад. Рост у нее был выдающийся – под метр девяносто. Правда, для модели Куэст была слишком худа и ширококостна. Она была женщиной в стиле Греты Гарбо – широкоплечая, длинноногая, узкобедрая, с большими руками и ступнями. А вот лицо у нее было просто необыкновенным – на Линдсей оно неизменно производило потрясающее впечатление: высокие, точеные скулы, четко очерченные брови, но в первую очередь глаза – огромные, гневные, темные настолько, что в фотостудиях, где она появлялась, неизменно возникали проблемы с освещением. Глаза Куэст были темно-карими, но на фотографиях они почти всегда получались черными и глубокими как два колодца. Именно поэтому журналы не слишком охотно приглашали эту манекенщицу сниматься, несмотря на то, что сам Лазар открыл ее, а Казарес сделала из нее звезду подиума.
Зато Марков в полной мере разглядел в ней богатые задатки. Куэст жила, не подчиняясь никаким правилам, – и это привлекало его главным образом. Она была замкнутой, дерзкой, глубоко безразличной к деньгам, славе и даже, поговаривали, сексу. Если верить досужим разговорам, ее ни в малейшей степени не интересовали ни мужчины, ни женщины. В ней не было пластичности, присущей наиболее преуспевающим моделям, однако она совершенно не пыталась подражать им или угождать кому бы то ни было. Она просто приходила на место, всегда точно в назначенное время, и позволяла другим себя одевать, причесывать, напомаживать, подкрашивать, пудрить, сохраняя при этом полнейшее равнодушие, а потом вставала величественной колонной перед фотокамерой и впивалась своим пронзительным взором в центр объектива. Лицо ее имело только одно выражение – недоверия и царственной надменности.
Марков просто обожал ее. В моменты наивысшей откровенности он называл Куэст полумужиком-полубабой, феминой двадцать первого столетия. «И как только эта фемина выдоит из загнивающего Запада достаточно денег, – предрекал он, захлебываясь от восторга, – она рванет обратно к себе в Смоленск. Ей же ферма нужна – коровы, овцы… Ей-Богу! Нет, это просто поразительно. Она точно знает, что собой представляет, что ей нужно и как этого добиться. Я люблю ее. И учусь у нее. Я молюсь в ее храме».
Это обожание было взаимным. Заявление Маркова о том, что Куэст будет разговаривать только с ним и ни с кем другим, не было пустой похвальбой. Линдсей не слышала, что именно говорит загадочная модель, но говорила она быстро, эмоционально.
Оставалось только надеяться, что эта информация принесет им хоть какую-то пользу и длительная погоня за Куэст, занявшая весь вечер, не окажется напрасной. Для начала им с Марковым пришлось аннулировать свой заказ на столик в «Гран-Вефуре». Нельзя было сказать, что метрдотель был очень этому рад. Потом началась безумная экскурсия по всему Парижу с целью посещения памятных мест, где, по утверждению Маркова, Куэст любила бывать вечерами. Линдсей таскалась за ним взад-вперед по набережной Сены, на которой в это время, кроме них, не было ни одной живой души. Бродя по средневековым улочкам острова Святого Людовика, она продрогла до костей и продолжала дрожать, когда они вошли в крохотную русскую православную церквушку. Марков с видом знатока уверял, что Куэст приходит сюда каждый вечер помолиться.
