Двери задрожали и начали открываться.
Брута сделал шаг вперед. Он был несколько не в себе. Лишь малая частица его разума еще действовала и могла думать. «Неужели великие пророки чувствуют себя так все время?» – подумала эта самая частичка.
Тысячи собравшихся внутри храма людей в замешательстве стали оглядываться. Хор младших иамов оборвал свои унылые песнопения. Брута двинулся вперед по проходу. Казалось, во всем храме он был единственным человеком, действующим осмысленно.
Ворбис стоял в самом центре, под сводом купола. Навстречу Бруте кинулись было стражники, однако Ворбис тут же остановил их мягким, но решительным жестом.
Брута оглянулся по сторонам. Здесь был посох Урна, мантия Бездна и сандалии Сены. Купол поддерживали массивные статуи четырех первых пророков. Прежде он ни разу их не видел, зато слышал об этих святых каждый день начиная с самого раннего детства.
Но какой в них теперь смысл? Никакого. Когда такой человек, как Ворбис, становится пророком, все на свете теряет свой смысл. Ведь сенобиархом должен стать человек, не сумевший отыскать во внутреннем пространстве своей головы ничего, кроме собственных мыслей…
Он вдруг осознал, что жест Ворбиса не только остановил стражников, которые, впрочем, окружили Бруту, будто живая изгородь, но и создал в храме абсолютную тишину. В которой раздался голос Ворбиса:
– А, мой Брута. Мы пытались разыскать тебя, но все было тщетно. Однако ты все ж пришел…
Брута замедлил шаг. Когда он ворвался в храмовые двери, им что-то двигало – но это «нечто» безвозвратно испарилось.
Остался только Ворбис.
Улыбающийся.
«Тебе нечего сказать, – подумала та частичка Бруты, которая еще сохранила способность мыслить. – Да и никто не станет тебя слушать. На твои слова никто не обратит внимания. Ну расскажешь ты людям правду об Эфебе, о брате Мурдаке и пустыне… Но твои слова все равно не станут для них фундаментальной истиной».
Фундаментальная истина. Таков мир, в котором живет Ворбис.
– Что-нибудь не так? – спросил Ворбис. – Ты хочешь что-то сказать?
Черные зрачки на черных белках заслонили все остальное, затягивая, словно две пропасти.
Тут разум Бруты наконец сдался, и заработало его тело. Не замечая рванувшихся к нему стражников, он машинально вскинул руку.
Ворбис лишь улыбнулся ему и услужливо подставил под удар свою щеку.
Однако Брута успел-таки остановить уже движущуюся вперед ладонь.
– Нет, не буду, – хрипло промолвил он.
И тогда, в первый и последний раз, он увидел действительно разъяренного Ворбиса. Много раз он видел дьякона рассерженным, но тот гнев приводился в действие разумом, он включался и выключался по мере необходимости. Сейчас же на поверхность вышло нечто другое, неконтролируемое. Оно промелькнуло по лицу Ворбиса и исчезло, однако Брута успел его заметить.
А потом Бруту обхватили крепкие руки стражников. Ворбис сделал шаг вперед, похлопал юношу по плечу, заглянул ему в глаза и мягко произнес:
– Выпороть его, но смотрите, не забейте до смерти. Пусть огонь доведет дело до конца.
Один из иамов явно хотел что-то сказать, однако, увидев выражение лица Ворбиса, осекся.
– Исполняйте приказ!
Мир тишины. Ни единого звука, только свист ветра в перьях.
Отсюда мир кажется круглым блином, окаймленным полоской моря. Все видно от горизонта до горизонта. Ярко светит солнце.
Но глаза устремлены на землю, они пытаются различить знакомые формы…
…И вот, там, в полях, на границе пустыни…
…На маленьком холме…
…Движется крошечный панцирь, оскорбительно выставленный напоказ…
Орел беззвучно сложил крылья и стрелой ринулся к земле, весь мир закружился вокруг крошечного силуэта, который стал теперь центром внимания птицы.
Ближе, ближе…
…Когти выпущены…
…Схватить…
…И вверх…
Брута открыл глаза.
Спину раздирала мучительная боль, но он уже научился отключать свои чувства.
Сейчас он лежал распластавшись на какой-то поверхности. Руки и ноги его что-то держало, очевидно кандалы. А вверху – голубое небо. Сбоку – величественный фасад храма.
Чуть повернув голову в другую сторону, он увидел безмолвную толпу. И коричневый металл железной черепахи. В нос ударил запах дыма.
Кто-то поправил кандалы на его руке. Брута поднял глаза на инквизитора. Что-то следует сказать… Ах, да.
– Черепаха Движется? – пробормотал он.
– Только не эта, мой друг, – вздохнул инквизитор.
Мир под Омом закружился. Орел стремительно набирал высоту, необходимую для того, чтобы наверняка расколоть черепаший панцирь, а разум Великого Бога оцепенел от экзистенциального ужаса – подобный ужас испытывает всякая черепаха, из-под лапок у которой вдруг взяли и выдернули землю. Ясными оставались только мысли Бруты, паренек стоял на пороге смерти…
«Я лежу на спине, становится все жарче, и я умру…»
Осторожно, осторожно. Сосредоточься, сосредоточься. Он выпустит тебя в любое мгновение…
Ом вытянул тощую шею, оглядел птичье тело – вот оно, нужное место, – раздвинул головой коричневые перышки между орлиными лапами и сомкнул челюсти.
Орел изумленно мигнул. Никогда еще черепаха не поступала так с орлом.
В маленьком серебристом мире его разума внезапно прозвучали мысли Ома:
– Мы ведь не хотим причинять друг другу боль, верно?
Орел снова мигнул.
Воображение у орлов развито очень плохо; орлиного ума хватает ровно настолько, чтобы осознавать лишь самые простые факты. Но даже этого воображения хватило, чтобы представить, что произойдет, если выпустить из когтей тяжелую черепаху, вцепившуюся челюстями в твое самое интимное и жизненно важное место.
Из глаз его потекли слезы.
А потом в орлином сознании появилась еще одна мысль.
– Итак, давай договоримся. В противном случае, ты – меня… я – твои. Понимаешь? Очень важно, чтобы мы друг друга понимали. А сейчас я хочу, чтобы ты сделал следующее…
Орел взмыл в потоке восходящего теплого воздуха и поспешил к сверкающей вдали Цитадели.
Ни одна черепаха прежде так не поступала. Ни одна черепаха во всей множественной вселенной. Но, с другой стороны, обычным черепахам не знаком неписаный девиз квизиции, гласящий: «Cuis testiculos habes, habeas cardia et cerebellum».
«Если ты завладел их, э-э, вниманием, считай, ты завладел их душами и сердцами».
Бедн пробирался сквозь толпу, Фергмен двигался следом. В этом и преимущество и недостаток всякой гражданской войны, по крайней мере в самом ее начале, – все одеты одинаково. Куда проще узнавать врагов, одетых в одежду другого цвета или говорящих с каким-нибудь смешным акцентом. Их даже можно называть «косоглазыми» или еще как-нибудь. Очень упрощает жизнь.
