Обычно это выражение служит поэтическим описанием того, как человек взял и приложился мордой о мостовую. Но в данном случае булыжники сами встретились с лицом Сдумса, потому что они взмывали вверх, бесшумно описывали дугу над переулком и камнем падали вниз.
Сдумс и Волкофф растерянно уставились на взбесившуюся улицу.
– Нечасто такое увидишь, – сказал наконец вервольф. – Что-что, а летающих камней мне видеть не приходилось.
– Ага. Взлетают в воздух, как птицы, и камнем падают вниз, – добавил Сдумс и осторожно потрогал один булыжник носком башмака.
Камень сделал вид, что он и сила тяжести – лучшие друзья и ничего необычного не случалось.
– Ты ведь волшебник…
– Был волшебником, – поправил его Сдумс.
– Был волшебником. Что такое здесь творится?
– По всем признакам, это самое настоящее необъяснимое явление, – авторитетно заявил Сдумс. – И это не единственный случай. А причины? Понятия не имею.
Он еще раз пнул булыжник. Камень сохранял невозмутимый вид.
– Ну, мне пора, – сказал Волкофф.
– Кстати, каково быть вервольфом?
Волкофф пожал плечами:
– Одиноко.
– Гм?
– Никак не подстроиться. Когда я – волк, то все время вспоминаю, как хорошо быть человеком, и наоборот. Иногда, становясь волком, я убегаю в горы… когда месяц висит на небе, когда образовался наст на снегу, когда горы кажутся тебе бесконечными… Другие волки, ну, они, конечно, тоже чувствуют это, но я в отличие от них еще и понимаю. Чувствовать и понимать одновременно… Никто, кроме меня, не знает, что это такое. На всем белом свете никто даже понятия не имеет. И это так мучительно – осознавать, что ты один…
Сдумс почувствовал, что балансирует на краю ямы, полной сожаления. Он никогда не знал, что следует говорить в такие минуты.
Волкофф вдруг повеселел:
– Кстати… а каково быть зомби?
– Нормально. Не так уж плохо. Волкофф кивнул.
– Еще увидимся, – сказал он и зашагал прочь.
Улицы начинали заполняться людьми по мере того как происходила неофициальная передача города ночным населением Анк-Морпорка дневному. Сдумса старались обходить стороной. Никому не хотелось столкнуться лицом к лицу с зомби.
Он добрел до ворот Университета, которые уже были открыты, и проковылял в свою спальню. Кстати, потребуются деньги. На переезд и всякое такое. Но за долгие годы жизни Сдумс скопил приличное состояние. Но вот оставил ли он завещание? Последние лет десять или около того он был несколько не в себе. Какое-то завещание наверняка есть. Но достаточно ли он выжил из ума, чтобы завещать все свое состояние самому себе? Оставалось надеяться, что так оно и было. Оспорить завещание крайне трудно, и об успешных исходах таких дел он ни разу не слышал…
Сдумс поднял половицу у изножья кровати и достал мешок с монетами. Вроде бы он откладывал их на старость… Здесь же хранился его дневник. Этот дневник был рассчитан на пять лет, но многие годы Сдумс не делал ничего, что стоило бы запечатлеть на бумаге, – или к вечеру он уже не помнил, что именно делал днем. Поэтому записи в дневнике были крайне нерегулярными и в основном касались фаз луны и всевозможных праздников. К некоторым страницам прилипли старые леденцы.
Но кроме дневника и денег под половицей было еще что-то. Он пошарил в пыльной нише и нащупал пару гладких шаров. Достал – и озадаченно уставился на свою находку. Встряхнул шары, породив миниатюрные снежные бури. Изучил надпись и сделал вывод, что это, скорее всего, не буквы, а рисунок букв, причем довольно приблизительный. Сдумс еще пошарил в нише и выудил оттуда третий предмет – чуть погнутое металлическое колесико. Одно маленькое металлическое колесико. Рядом с которым лежал еще один шар, только расколотый.
Сдумс в недоумении рассматривал свои находки. Конечно, последние тридцать лет о здравом уме и твердой памяти даже речи быть не могло, иногда он надевал исподнее поверх одежды и пускал слюни… но чтобы коллекционировать сувениры? И маленькие колесики?
За спиной кто-то тактично кашлянул.
Сдумс смел загадочные предметы обратно в тайник и обернулся. Комната была пуста, но за открытой дверью кто-то явно прятался.
– Да? – окликнул он.
– Господин Сдумс, это всего лишь я… – ответил громкий, низкий и вместе с тем крайне застенчивый голос.
Сдумс наморщил лоб, пытаясь вспомнить, где же он слышал это голос.
– Шлеппель? – неуверенно предположил он.
– Точно.
– Страшила?
– Точно.
– За моей дверью?
– Точно.
– Но почему?
– Это хорошая дверь, очень надежная. Сдумс подошел и осторожно закрыл дверь. За ней не оказалось ничего, кроме старой штукатурки. Правда, ему померещилось, что он почувствовал легкое движение воздуха.
– Я уже под кроватью, господин Сдумс, – раздался из-под кровати голос Шлеппеля. – Вы не против?
– Да нет, что ты… Но, по-моему, вы, страшилы, обычно прячетесь во всяких шкафах. Во всяком случае, так обстояли дела, когда я был еще маленьким.
– Если б вы знали, господин Сдумс, как трудно найти хороший, надежный шкаф.
Сдумс вздохнул:
– Ну ладно. Можешь сидеть под кроватью. Нижняя ее часть – в твоем полном распоряжении. Чувствуй себя как дома и так далее.
– Если вы не возражаете, господин Сдумс, я бы предпочел прятаться за дверью.
– Как тебе угодно.
– Не могли бы вы закрыть глаза? Сдумс послушно закрыл глаза.
И снова почувствовал движение воздуха.
– Можете смотреть, господин Сдумс. Сдумс открыл глаза.
– Вот это да, – раздался голос Шлеппеля. – У вас тут даже крюк для пальто есть.
Бронзовые набалдашники на спинках кровати вдруг начали откручиваться. По полу пробежала дрожь.
– Шлеппель, ты случаем не знаешь, что происходит?
– Это все от жизненных сил, господин Сдумс.
– Значит, тебе кое-что известно?
– О, да. Ух-ты, здесь есть замок, дверная ручка и бронзовая накладка, здорово как…
– Каких-таких жизненных сил? – перебил его Сдумс.
– …И петли, такие хорошие, с подъемом, у меня еще никогда не было двери с…
– Шлеппель!
– Ну, жизненные силы, господин Сдумс, понимаете?… Это такие силы, которые есть во всех живых существах. Я думал, волшебникам известно об этом.
Ветром Сдумс открыл было рот, чтобы изречь что-то вроде: «Ну разумеется, нам об этом известно», а потом попытаться хитростью выведать, что имел в виду страшила. Но вдруг вспомнил, что теперь уже можно не притворяться. Конечно, будь он живым… но когда ты мертв, особо не поважничаешь. В гробу ты выглядишь очень важно, но это все трупное окоченение.
