Успех окрылил всех участников революционного спектакля, все почувствовали себя актерами и хотели продолжать в том же духе. Как раз в это время «Юность» напечатала потрясающую сказку Леонида Филатова «Про Федота-стрельца». На читку собрались в Натальиной квартире. Муж суетился, наливал артистам. Артисты пили, хохотали и распределяли роли. Начальнику ДОФа по рангу полагался генерал; Наталье, как режиссеру, не полагалось вроде бы ничего. Но решили, что она будет Марусей.
— Маруся — красавица, — возражала Наталья.
— Ничего, — успокаивали ее, — со сцены не очень лица видны, главное, накраситься посильней.
Однажды после репетиции начальник пошел ее провожать. Была на редкость тихая погода. Падал снег. Его было много-много. Они шли по Вьюжному, вниз, к причалам. И тогда еще не боялись, что их кто-нибудь может увидеть. А самая важная Его фраза звучала так: «Наташа, я все чаще ловлю себя на мысли, что мне хочется вам нравиться». Наталье ничего умного в ответ не сочинилось, поэтому она промолчала. Она молчала и думала: неужели она когда-нибудь назовет Его по имени? И от этой мысли в голове становилось туманно, сердце замирало и хотелось плакать. После очередного провожания Самойленко напросился к ней на кофе. Пили они, правда, чай, так как кофе не оказалось. И смотрели по телевизору сказку «Золушка». Посмотрели. Он поблагодарил и ушел.
Потом, когда она наконец первый раз произнесла Его имя, не продолжив отчеством, когда Он поцеловал ее и сказал: «Такие, как ты, давно уже не живут», — она поняла, что надо, наверное, остановиться. Но было уже поздно…
«Такие, как ты, давно уже не живут» — это стало Его коронной фразой. И она звучала за эти полтора года очень часто. Но Наталья помнила каждую. И помнила, когда и при каких обстоятельствах Он говорил ей это.
Однажды Наталья рассказала Ему, как она привела к себе в однокомнатную квартиру лейтенантскую семью с полуторагодовалым ребенком. Ну получилось так. Они приехали. А жить негде. Их бы, конечно, куда-нибудь пристроили, но они попались на глаза именно ей, Наталье.
В десятом часу вечера (у нее поздно закончилась репетиция) в фойе ДОФа сидел грустный-прегрустный лейтенант, рядом туда-сюда ходила и плакала на ходу молоденькая девушка, видимо, его жена, а на коленях вахтерши бабы Зины сидел ребенок и восхищенно перебирал ключи.
— Вишь ты, — сказала баба Зина. — Этих никуда не поселили. Всех, кто сегодня приехал, разобрали. Кого в гостиницу, кого куда. А этих вот — никуда. Забыли про них, что ли? Дите все измучилось.
Но «дите» выглядело в отличие от своих родителей очень даже бодро. А баба Зина продолжала шепотом:
— И малый-то какой-то пентюх. Вроде ходил куда-то, куда-то звонил — а вот все тут сидят. Что мне с ними делать-то, Наталья Петровна?
Из-за большой кухни с диваном-кроватью Наталья считала свою квартиру двухкомнатной и не видела проблемы. Они с мужем поспят на кухне, а лейтенантская семья переночует в комнате. Но комната была уже занята спящим мужем. Наталья разместила всех на кухне, показала удобства, накрыла на стол. И пошла будить мужа. Она тихонечко пыталась ему втолковать, что нужно встать, поздороваться и перебраться на кухню. А на этом диване будут спать уставшие лейтенант с женой, а в Олькиной кроватке (дочка была на «большой земле», у мамы) — их малыш. Муж ничего не понял, но вставать наотрез отказался.
Лейтенантская семья согласна была перекантоваться на кухне, и это место закрепилось за ними без малого на две недели. Правда, там они только ночевали, а обитали на территории всей квартиры. И это почему-то очень плохо переносил Натальин муж. В один прекрасный день (кажется, в воскресный; «квартирантов» не было, они отправились в магазин, оставив спящего ребенка на Наталью) он заявил, что если «эти» в ближайшие дни не уберутся, то он будет жить на корабле (подводники свою лодку кораблем называют). Наталья устроила мужу тихий скандал (громкий было нельзя: ребенок спал), апофеозом которого стала фраза: «С такими, как ты, коммунизм никогда не построишь!»
Когда Наталья все это однажды рассказала, Самойленко хохотал до слез. А потом посмотрел на нее долгим-долгим взглядом и сказал: «Боже мой, откуда ты взялась? Ведь такие, как ты, давно уже не живут».
А еще после одного случая слова эти стали ритуалом. Каждодневным. И очень нужным.
В ДОФ привезли тогда фильм «Покаяние». О фильме много говорили, писали, и было ясно, что нужно посмотреть. Начальник решил устроить показ фильма для своих сотрудников в рабочее время. Вернее, это решила Наталья. Идти вечером на двухсерийный фильм не хотелось, а не посмотреть было никак нельзя. Самойленко долго сомневался. В рабочее время надо работать, на носу 9 Мая, планируется куча мероприятий. Наталья, услышав, что ее план под угрозой срыва, захлопнула дверь кабинета и медленно пошла на Него, внимательно и призывно глядя в глаза. Он развернулся вместе с креслом, усадил Наталью к себе на колени и сказал:
— Ну если ты считаешь это возможным…
— Я считаю это необходимым, — сказала Наталья, целуя Его в нос. Потом откинулась назад, посмотрела на нос в ее губной помаде и сказала: «Красиво. Так и ходи».
На следующий день все дофовцы смотрели «Покаяние». Во время фильма Наталья держалась мужественно, а на последних кадрах выскочила из зала, чтобы не быть втянутой ни в какое обсуждение, даже на самом примитивном уровне с вопросами: «Ну как фильм?» — и с фразами типа: «Я ожидала большего». Наталья большего не ожидала, фильм потряс ее, она рыдала в инструкторской, уронив голову на стол. Не найдя ее в зале, начальник зашел в инструкторскую. Она подняла зареванное лицо с глазами, смотрящими сквозь него, и снова легла на стол. Он остановился, постоял, хотел, наверное, подойти, но не осмелился.
— Я дверь захлопну. Сюда никто не придет. Постучишь потом, — сказал Самойленко.
Когда Наталья пришла в себя, она вспомнила, что заходил Он. Вспомнила, как посмотрел. Вспомнила, что сказал. И, взглянув на часы, сообразила, что за эти полтора часа ее действительно никто не побеспокоил. Где пришлось кантоваться ее бедным сокабинетникам — лейтенанту Валере и инструктору по работе с семьями Светлане Семеновне, — было совершенно непонятно. Как за все это время в инструкторскую не заглянули ни моряки, которые должны были прийти на репетицию, ни Лариса — художница, с которой нужно было решить множество вопросов, — тоже было неясно. И даже вечно дребезжащий телефон молчал как рыба об лед (это «как рыба об лед» перешло к Наталье от ее отца и очень нравилось Ему, поэтому было всегда наготове).
Надо было привести себя в порядок и браться за работу. Сил не было. Нисколько. И даже постучать каблучком по полу: «та, та, та-та-та», как это было у них заведено (кабинет начальника находился этажом ниже, а ее стол стоял, по удивительному стечению обстоятельств, точно над Его столом), — она не смогла. Легче оказалось встать и подойти к телефону, стоящему на столе Валеры.
— Это я.
— Иду, — готовно откликнулся Он.
Наталья открыла кабинет, села за стол. Он, зайдя, снова остановился на пороге. Наталья сама подошла к нему и положила голову на плечо.
