— А теперь, — сказал он, — поговорим о процентах.
— Каких процентах?
— Сигару? — предложил Достабль.
Виктор медленно шел по безымянной главной улице Голывуда. Под ногтями у него был песок.
Его грызли сомнения в правильности того, что он сделал.
Быть может, человек этот был самым обычным стариком, что жил у моря и промышлял его дарами, который, однажды заснув, не сумел проснуться наутро, — хотя старый красный с золотом камзол с разводами грязи не самая обычная одежда для тех, кто промышляет дарами моря. Трудно сказать, сколько времени старик был мертв. Сухой воздух в сочетании с морской солью способствуют сохранению тканей — и старик действительно сохранился таким, каким, скорее всего, был при жизни, то бишь похожим на давно отпетого мертвеца.
Судя по виду хижины, море приносило старику весьма необычные дары.
Виктор подумал было поставить в известность местных жителей, однако едва ли во всем Голывуде отыскался бы человек, которого бы взволновала его находка. Пожалуй, на всем белом свете только одну персону могло интересовать, жив старик или умер. И уж он-то всегда первым узнает о смерти.
Виктор закопал тело в песке за хижиной…
Подняв голову, он увидел невдалеке заведение Боргля и решил рискнуть там позавтракать. К тому же ему надо было где-нибудь посидеть и полистать книгу.
Книги на песчаных косах — нечастое явление. И редко когда их находишь в руках мертвеца, лежащего в полуразрушенной хижине.
На обложке значилось: «Книга о Кине». На первой странице старательным, округлым почерком человека, для которого писание — редкий и тяжкий труд, было выведено: «Сие Хроника Хронителей Беверли-холма пириписанная мною Декканом Патамушто Старая савсем Развалилась».
Виктор осторожно переворачивал плотные страницы. Листы были густо покрыты почти одинаковыми записями. Дат не указывалось вовсе, однако это было не так и важно, поскольку один день мало чем отличался от другого.
«Встал. Схадил по нушде. Разлажыл кастер, абъявил Утрений Сианс. Завтракал. Сабирал дрова. Разлажыл кастер. Искал еды на холме. Савершил песнапение Вичернего Сианса. Ужин. Песнапение Начного Сианса. Пашел по нушде. Лек спать.
Встал. Пашел по нушде. Расжег агонъ, агласил Утрений Сианс. Завтракал. Рыбак Круллет аставил 2 сдаравущих марских окуня. Сабирал драва. Правасгласил Вичерний Сианс, направил агонъ. Пребирал в доме. Ужин. Савершил песнапение Начного Сианса. Лек спать. Встал в Полначъ, схадил по нушде, праверил агонъ, но дров хватало».
Боковым зрением Виктор заметил официантку.
— Вареное яйцо можно?
— Рагу. Из рыбы.
Он поднял голову и встретил горящий взгляд Джинджер.
— Не знал, что ты еще и официантка, — сказал он.
Она сделала вид, что протирает солонку.
— Я тоже не знала. До вчерашнего дня. Та официантка, что дежурила здесь в утреннюю смену, попала в картинку, которую делают «Алхимики Бразерс». Правда, повезло мне? — Она передернула плечами. — А вот повезет ли мне еще раз, узнаем чуть позже. Может, и во вторую смену придется дежурить.
— Пойми, я не…
— Рагу. Бери или проваливай. Сегодня утром пользуются спросом оба варианта.
— Пожалуй, возьму. Представляешь, вот эту книгу я нашел в руках…
— Болтать с клиентами не разрешается. Эта работа не самая лучшая в городе, но терять ее я не намерена, — отрезала Джинджер. — Одно рагу из рыбы — правильно?
— Правильно. Извини.
Он заново начал перелистывать прочитанные страницы. Итак, перед Декканом был Тенто, который точно так же трижды в день совершал песнопения, иногда получал в подарок рыбу и столь же неукоснительно ходил по нужде, хотя в последнем он либо был не столь педантичен, как Деккан, либо по какой-то причине не всегда считал эти события достойными занесения в летопись. А перед Тенто песнопения совершал некто Мегеллин. На этой косе сменилась целая вереница песнопевцев, однако, пролистывая книгу к началу, несложно было убедиться, что ранее они составляли целую группу. Чем ближе к началу, тем более официальными становились записи. И более сложными. Казалось, они были записаны каким-то особым шифром, который представлял собой ячейки из маленьких, но витиеватых картинок.
На стол перед ним плюхнулась миска с каким-то первобытным бульоном.
— Послушай, — сказал он, — когда ты заканчиваешь?
— Никогда, — ответила Джинджер.
— Я только хотел спросить, не знаешь ли ты…
— Не знаю.
Виктор всмотрелся в мутную поверхность так называемого рагу. Видимо, Боргль руководствовался принципом, что любая извлекаемая из воды живность является рыбой. В миске плавало нечто лиловое. С десятью щупальцами, не меньше.
Тем не менее Виктор съел все. Завтрак стоил ему тридцать пенсов.
Джинджер, которая делала что-то у стойки, упорно светила ему спиной — как Виктор ни крутился, он видел только ее спину, хотя девушка, казалось, не двигалась вовсе. Убедившись в тщетности своих попыток, Виктор отправился искать работу.
За всю свою жизнь он ни разу толком не работал. Работа всегда случалась с остальными, но только не с ним.
Безам Плантер поправил лоток, висящий на шее жены.
— Ну вот, — сказал он. — Ничего не забыла?
— Попзёрн совсем размяк, — ответила она. — И сосиски постоянно остывают.
— Будет темно, дорогая. Никто не заметит. Он игриво щелкнул лямкой и отступил на шаг.
— Давай, — сказал он. — Ты помнишь, что надо делать. В середине я останавливаю картинку и вставляю карточку: «Не Хатите ли Папробовать Прахладный Асвижающий Напиток и Попзёрн?» Тогда ты выходишь вон из той двери и идешь по проходу.
— Заодно можешь упомянуть о прохладных, освежающих сосисках, — заметила госпожа Плантер.
— И знаешь, наверное, тебе не стоит пользоваться факелом, когда ты рассаживаешь людей по местам. Эти пожары уже надоели.
— А так я в темноте ничего не вижу.
— Да, но вчера вечером мне пришлось возвращать одному гному деньги. Ты же знаешь, как трепетно они относятся к своим бородам. В общем, сделаем так, дорогая. Я дам тебе саламандру в клетке. Они с самого рассвета сидят на крыше, так что готовы к употреблению.
Ящерицы дремали на дне своих клеток; тела их, поглощая свет, мелко колыхались. Отобрав шесть самых налившихся особей, Безам крайне осторожно спустился в проекционную будку и разместил их в соответствующем ящике. Смотал на бобину картинку, врученную Достаблем, и всмотрелся в непроницаемый мрак зала.
Что ж, поглядим, будет ли хоть сколько-нибудь зрителей.
Зевая, Безам зашаркал к дверям.
Поднялся на носки и дернул засов.
Наклонился и лязгнул другим засовом.
