Несколько дюжин самых старших волшебников толпились вокруг табурета и с благоговением таращились на пол.
Лузган вытянул шею, чтобы посмотреть, что там такое, и увидел…
Плоский мир.
Диск плавал в лужице черной ночи, каким-то образом вставленной прямо в плиты, и Лузган вдруг ощутил ужасающую уверенность в том, что это действительно Плоский мир, а не какое-нибудь его изображение или проекция. Там были разводы облаков и все такое прочее. Казначей видел заиндевевшие пустоши Пупземелья, Противовесный Континент, Круглое море, Краепад, все крошечное и окрашенное в пастельные цвета, но самое что ни на есть настоящее…
Кто-то что-то говорил ему.
– Гм? – откликнулся он, и внезапное падение метафорической температуры рывком вернуло его к реальности.
Он с ужасом осознал, что Койн только что обратился к нему с каким-то замечанием.
– Что ты сказал? – заизвинялся он. – Просто этот мир… такой красивый…
– Наш Лузган – эстет, – объявил Койн, и у парочки волшебников, которые знали это слово, вырвался короткий смешок. – Но что касается мира, то его можно улучшить. Я сказал, что повсюду, куда ни посмотри, мы видим жестокость, бесчеловечность и жадность. А это говорит о том, что миром управляют очень плохо.
Лузган почувствовал, что на него обратились взгляды двух дюжин пар глаз.
– Гм, – отозвался он. – Ну, человеческую природу не изменишь…
В зале воцарилась мертвая тишина. Лузган внезапно засомневался.
– Или изменишь? – уточнил он.
– Поживем – увидим, – заявил Кардинг. – Но если мы изменим мир, то человеческая природа тоже изменится. Правда, братья?
– У нас есть город, – сказал один из волшебников. – Я лично создал замок…
– Мы правим городом, но кто правит миром? – вопросил Кардинг. – В нем насчитывается с тысячу мелких королей, императоров и вождей.
– Ни один из которых даже читать не умеет, – вставил какой-то волшебник.
– Патриций умел читать, – возразил Лузган.
– Он умел листать страницы, – парировал Кардинг. – А кстати, что случилось с той ящерицей? Ладно, неважно. Суть в том, что миром должны править мудрецы и философы. Его надо направлять. Мы потратили столетия на междоусобные раздоры, но все вместе… кто знает, что мы можем сделать, если объединимся?
– Сегодня – город, завтра – весь мир, – выкрикнул кто-то из задних рядов. Кардинг кивнул.
– Завтра – весь мир, а…. – Он произвел быстрые подсчеты. – А в пятницу – вся вселенная!
«Таким образом, к выходным мы освободимся», – подвел итог Лузган. Он вспомнил о коробке, которую держал в руках, и протянул ее Койну. Но Кардинг быстро заступил ему дорогу, плавным движением выхватил у него коробку и размашистым жестом преподнес мальчику.
– Шляпа аркканцлера, – объявил он. – Мы считаем, она твоя по праву.
Койн принял подношение. Лузган впервые заметил, что на его лице отразилась неуверенность.
– А разве формальной церемонии не будет? – спросил мальчик.
Кардинг кашлянул.
– Я… э-э, нет, – ответил он. – Нет, не думаю. – Он глянул на других старших волшебников, и те покачали головами. – Нет. У нас ее никогда не было. Не считая банкета, разумеется. Э-э. Видишь ли, это ведь не коронация: аркканцлер, понимаешь ли, он возглавляет братство волшебников, он, – под золотистым взглядом голос Кардинга постепенно затихал, – он, понимаешь… он… первый… среди… равных…
Посох зловеще зашевелился и, повернувшись, нацелился в его сторону. Кардинг торопливо отступил. Койн, похоже, снова прислушался к какому-то внутреннему голосу.
– Нет, – произнес он наконец, и, когда заговорил опять, его голос приобрел тот объем и гулкость, которых, если вы не волшебник, вам удастся добиться только при помощи большого количества очень дорогой звуковоспроизводящей аппаратуры. – Церемония состоится. Церемония должна состояться, люди должны знать, что волшебники правят миром, но пройдет она не здесь. Я сам выберу место. И все волшебники, что когда-либо проходили через эти ворота, будут присутствовать на ней, понятно?
– Некоторые из них живут довольно далеко, – осторожно заметил Кардинг. – Дорога отнимет время, так что…
– Они волшебники! – выкрикнул Койн. – И могут оказаться здесь в мгновение ока! Я дал им такую власть! Кроме того, – его голос понизился и вновь принял нормальное звучание, – с Университетом покончено. Он не был домом для магии, он был ее тюрьмой. Я построю нам другой дом.
Он вынул шляпу из коробки и улыбнулся ей. Лузган и Кардинг затаили дыхание.
– Но…
Они оглянулись. Это заговорил Хакардли, хранитель Закона. Волшебник в изумлении то открывал, то закрывал рот.
Койн повернулся и приподнял одну бровь.
– Но ты, надеюсь, не станешь закрывать Университет? – дрожащим голосом осведомился старый волшебник.
– Он нам больше не нужен, – заявил Койн. – Это обиталище пыли и старых книг. Мы оставили его позади. Не так ли… братья?
Собравшиеся ответили дружным невнятным бормотанием. Им было трудно представить себе жизнь без древних камней. Ну, хотя, если подумать, пыли здесь, конечно, много, да и книги довольно старые…
– В конце концов… братья… кто из вас заходил в последние несколько дней в эту вашу темную библиотеку? Магия теперь внутри вас, а не заточена между крышками переплетов. Разве вас это не радует? Есть ли здесь кто-нибудь, кто за прошедшие двадцать четыре часа не сотворил больше чудес, настоящих чудес, чем за всю предыдущую жизнь? Есть ли здесь кто-нибудь, кто в глубине своей души искренне со мной не согласен?
Лузган содрогнулся. В самой глубине его души пробудился другой, внутренний Лузган, который теперь рвался наружу, высказаться. Это был Лузган, который ощутил внезапную тоску по тем спокойным дням, когда магия была кроткой и смирной, шлепала по Университету в старых тапочках, всегда находила время выпить стаканчик шерри, не была похожа на раскаленный меч, пронзающий мозг, и, самое главное, не убивала людей.
Лузган с ужасом почувствовал, что его голосовые связки напряглись, как струна, и приготовились выразить несогласие.
Посох пытался найти его. Лузган чувствовал, как он его ищет. Посох испарит его, совсем как бедного старину Биллиаса. Лузган крепко сжал зубы, но это не помогло. Его грудь набрала воздуха. Зубы скрипнули.
Беспокойно топчущийся на месте Кардинг наступил ему на ногу. Лузган завопил.
– Извини, – бросил Кардинг.
– Что-то случилось, Лузган? – поинтересовался Койн.
Лузган, внезапно ощутив себя свободным, с наслаждением прыгал на одной ноге. По мере того как его ступню охватывала мучительная боль, по телу распространялась волна облегчения, и он был необычайно благодарен, что семнадцать стоунов кардинговой массы избрали пальцы именно его ноги, чтобы обрушиться на них всей своей тяжестью.
